Эндер Виггин - [42]

— Можно и так сказать.

— Что ж, мне стало немного легче. Я думал, я один такой.

Восьмой день рождения Эндера Валентина отпраздновала в одиночестве на заросшем лесом заднем дворе их нового дома в Гринсборо. Она очистила землю от листьев и сосновых иголок, а затем обломком ветки написала на красноватой почве имя. После чего построила маленький вигвам из иголок и палочек и разожгла костер. Серый горький дым поднялся к небу, к веткам сосен над головой. Лети, лети прямо в космос, в Боевую школу.

Оттуда не было писем, и, насколько она знала, письма семьи тоже не доходили по назначению. Когда Эндера увезли, отец и мать каждые несколько дней наговаривали по длинному письму. Потом это стало случаться раз в неделю. Потом — раз в месяц. Через два года никто писем уже не писал и о дне рождения не помнил. «Эндер умер, — с горечью думала Валентина, — потому что мы забыли его».

Все, кроме нее. Она скрывала от родителей — и уж тем более от Питера, — как часто думает об Эндере, как часто пишет письма, которые он не получит и на которые так и не ответит. И когда мать и отец объявили о переезде сюда, в Северную Каролину, Валентина поняла: возвращения Эндера они больше не ждут, ведь они покидали единственное место, где он мог их найти. Как он узнает, что они теперь здесь? Как найдет их среди деревьев под тяжелым переменчивым небом? Он прожил всю свою жизнь в коридорах города, а в Боевой школе природы, наверное, и того меньше. Сможет ли он привыкнуть к новому дому?

Вообще-то, как говорили родители, они переехали сюда из-за Питера. Отец и мать надеялись, что жизнь среди «дикой» (по их мнению) природы, среди деревьев и мелкой живности смягчит странный и пугающий характер их старшего сына. В некотором роде так оно и вышло. Питер полюбил прогулки по открытой местности и долгие походы в окрестные леса. Иногда он уходил на целый день, прихватив с собой лишь комп и пакет сэндвичей в рюкзаке да перочинный ножик в кармане.

Но Валентина знала. Однажды она нашла полуосвежеванную белку, чьи маленькие лапки были приколоты сучьями к земле. Она будто наяву видела, как Питер поймал зверька, распял его, а потом медленно и осторожно, чтобы не повредить внутренние органы, начал сдирать кожу, разглядывая дергающиеся и рвущиеся мускулы. Как долго умирала белка? И все это время Питер сидел рядом, прислонившись к стволу сосны, на которой, наверное, и было беличье гнездо, играл со своим компом и следил, как по капельке утекает жизнь его жертвы.

Сначала Валентина испугалась. За столом ее даже чуть не стошнило, когда она увидела, что Питер с аппетитом уплетает свой обед, весело болтая и улыбаясь. Но позднее, обдумав происшедшее, поняла, что для брата убийство было своего рода магией, жертвоприношением, — так он успокаивал темных богов, терзавших его душу. У нее тоже была своя магия — огонь. Пусть лучше мучит белок, а не других детей. Питер всегда был садовником боли — он сеял ее, бережно выращивал и жадно поглощал созревшие плоды. Пусть берет то, что ему нужно, в лесу, у зверюшек, а не у сверстников в школе.

— Образцовый мальчик, — говорили его учителя. — Вот бы все наши подопечные были такими же. Он все время занимается и работы вовремя сдает. Очень любит учиться.

Но Валентина знала, что все это — спектакль, подделка. Да, конечно, Питер любил учиться, но учителя ничего не могли ему дать. По-настоящему занимался он дома с компом. Рылся в библиотеках, в банках данных, сопоставлял, думал и (это было его любимое занятие) спорил с Валентиной. Но на людях он вел себя так, будто школьная рутина приводила его в восторг. «Ух ты, никогда бы не подумал, что лягушка внутри выглядит вот так», — говорил он, а дома, у экрана, разбирался, как филотические соединения ДНК связывают клетки в единый организм. Питер был королем лести, и учителя не могли против него устоять.

Но были и хорошие перемены. К примеру, Питер перестал драться. Больше не задирался, а наоборот, стал уживчив. Это был новый Питер.

И все в это верили. Отец и мать повторяли это так часто, что Валентине хотелось выкрикнуть им в лицо: «Никакой это не новый Питер! Это все тот же старый Питер, только хитрее!

Намного ли? Ну, тебя, папа, он обвел вокруг пальца. И тебя, мама, тоже. Он хитрее вас всех.

Но не хитрее меня».

— Я вот все думаю, — неожиданно раздался голос Питера, — убить тебя или нет?

Валентина прислонилась к стволу сосны, от костерка осталась только кучка едва тлевших углей.

— Я тоже люблю тебя, Питер.

— Это так легко. Ты вечно играешься с этим своим огнем. Надо просто дать тебе по башке и поджечь. Ой, она так любила играть со спичками…

— А я, представь, думала о том, как бы кастрировать тебя во сне.

— Не-а, врешь. Ты думаешь об этом, только когда я рядом. Я пробуждаю в тебе лучшие чувства. Нет, Валентина. Я решил, что не стану убивать тебя. Все будет иначе — отныне ты станешь мне помогать.

— Да ну?

Несколько лет назад угрозы Питера напугали бы Валентину до чертиков. Но сейчас она не боялась. Действительно ли он мог убить ее? Конечно, никаких сомнений. Он был способен на самые ужасные, самые кошмарные вещи на свете. Но кем-кем, а сумасшедшим он не был, ведь сумасшедшие не отвечают за свои действия. Питер же управлял собой лучше, чем кто бы то ни было, кроме, пожалуй, ее самой. Питер мог отложить до лучших времен любое желание, скрыть любое чувство. А потому Валентина знала, что в самом черном приступе ярости он не причинит ей боли. Он сделает это только в том случае, если блага, которые он получит от убийства, перевесят риск. А было как раз наоборот. Вот почему она предпочла бы Питера многим другим. В любой ситуации ее братом двигал разумный эгоизм, и для того, чтобы тебе ничего не угрожало, надо было просто сделать так, чтобы ты была нужнее Питеру живой, чем мертвой.