Эмиль и трое близнецов - [19]

Тут они увидели, что у открытого окна стоит Вторник. Потом он подтянулся, залез на подоконник и уселся там, как завороженный глядя на Эмиля.

— Как настоящий повар!

— Достигается упражнением, — объяснил Эмиль. — Если мама занята, я сам готовлю еду — больше ведь у нас некому.

Потом Вторник сообщил, что ему разрешили остаться ночевать у Профессора. Ребята были этому страшно рады.

— Но в Копенгаген мои старики ехать наотрез отказались, — сказал Вторник. — Им почему-то не хочется! Ну, разве это уважительная причина?

— Какие же они у тебя упрямые! — возмутился Густав.

— Как можно в таких условиях свободно развиваться? — И Вторник пожал плечами.

Эмиль прикрутил газ.

— Все вместе мы есть не сможем, — объяснил Эмиль. — Первую порцию получит Густав, как самый прожорливый.

Мальчики рассмеялись.

Но Густав не смеялся вместе со всеми.

— Эх вы, погремушки! — сказал он. (Это ругательство он сам выдумал.)

Профессор вынул из буфета тарелку и вилку. Эмиль переложил яичницу на тарелку и отрезал два ломтика белого хлеба.

Густав сел за кухонный стол, накрошил хлеб в глазунью и стал есть.

Профессор принес посудное полотенце, и они повязали его Густаву вокруг шеи вместо салфетки. Густав выглядел, как пациент у зубного врача.

Эмиль тем временем жарил вторую порцию яичницы с колбасой. Профессор тоже сел за кухонный стол и сказал:

— А сейчас самое главное. Пока мы с Эмилем будем есть и мыть посуду, Густав и Вторник сбегают в гостиницу и поговорят с Гансом Шмаухом. Необходимо выяснить, не изменились ли планы у мистера Байрона. Если нет, то Ганс должен обо всем с ним договориться. Нам надо точно знать, когда он намерен удрать и как — поездом или пароходом.

— Может, одолжить им свою мотоциклетку? — со смехом спросил Густав. Выходит, мы будем сидеть сложа руки, пока он будет готовить побег. Так, что ли? Ведь мы можем просто пойти к нему и сказать: «Послушайте, дорогой, не валяйте дурака! Не вздумайте смываться, не то вам придется иметь дело с нами!» Так будет куда лучше. Верно?

— Нет, — сказал Эмиль, — так не будет лучше. Если мы пойдем к нему, он для отвода глаз задержится на два-три дня, а потом тайком удерет. Пусть без Ганса. Но Джекки все равно останется с носом.

— Вот именно, — сказал Профессор. — Следуйте моим указаниям.

— И скажите Гансу, — добавил Эмиль, — чтобы он назначил побег на как можно более поздний час.

— Почему? — спросил Вторник.

— Потому что ночью Джекки будет спать и не заметит, что его отец сбежал. А утром, когда он проснется, отец с Макки уже вернутся — об этом мы позаботимся. И Джекки не узнает, что отец хотел его бросить.

Густав встал.

— Такой вкусной яичницы я в жизни не ел. Официант, отложите мне клубнику на потом!

Он спихнул Вторника с подоконника в сад и сам выпрыгнул вслед за ним.

Слышно было, как они бежали по посыпанной гравием дорожке. Потом хлопнула садовая калитка.

Эмиль и Профессор поели, а Густаву отложили его порцию клубники. Затем Эмиль вымыл посуду, а Профессор тщательно вытер ее и убрал в буфет.

Труднее всего пришлось им со сковородкой, но и ее они в конце концов отскребли и довели до такого блеска, что в нее можно было смотреться как в зеркало. Потом они помыли руки, и, вешая полотенце на гвоздь, Эмиль сказал:

— А вообще-то с отцами получается какая-то чепуха. Одного мальчика отец хочет бросить, а другому — силком навязывают отца.

— Кому это? — спросил Профессор. И, так как Эмиль ему ничего не ответил, удивленно взглянул на него. И вдруг до Профессора дошло. — Ах! Вот оно что!..

— Учти, — тихо сказал Эмиль, — об этом я не говорил еще ни с одним человеком, далее с мамой. С ней-то уж во всяком случае…

— Я никому не скажу, — обещал Профессор. — Честно.

Эмиль почему-то перевесил сковородку с одного гвоздя на другой, потуже завернул водопроводный кран, притворил окно.

— Понимаешь, я же должен с кем-нибудь об этом поговорить… Своего отца я чуть-чуть помню. С тех пор мы с мамой живем одни. И мне даже в голову не влетало, что может быть по-другому. Знаешь, я всегда думал: вот подрасту, начну зарабатывать, и мы заживем как надо — в каникулы будем путешествовать, снимем другую квартиру, побольше, купим красивую мебель и хорошие книжки. А два раза в неделю будет приходить какая-нибудь тетка помогать по хозяйству. Одним словом, навыдумал я невесть чего. И вдруг вместо всего этого у нас в доме появляется какой-то незнакомый человек и хочет жениться на моей маме. И кто теперь снимет большую квартиру? Он! И кто будет путешествовать с моей мамой? Он! И кто будет оплачивать приходящую работницу?. Он! Он зарабатывает деньги. А я — буду ли я зарабатывать или нет, уже не имеет никакого значения. Я даже смогу получить высшее образование, сказал он. Понимаешь, он всегда теперь будет третьим. Всегда. И я больше ничего не могу рассказать маме, потому что ей уже, наверно, все мое совсем не интересно. И вечером невозможно заснуть, и я лежу с открытыми глазами, а когда она входит в комнату, я притворяюсь, будто сплю, хотя самому хочется реветь в голос, как маленькому… — Эмиль тяжело вздохнул. — Ну ладно, авось как-нибудь все образуется. Если уж она в него влюбилась, пусть женятся. Наверно, не так уж важно, что мне все это не в жилу.