Эмигрант с Анзоры - [39]

Это было самое жуткое, то, что отравило мне все пребывание у Леско. Зато немного приглушило душевную боль. Я решился на второй день у Леско попросить сенки, но он сказал:

— На Квирине наркотики запрещены, так что, Ланс, извини, но придется тебе отвыкнуть.

— Так это же разве наркотик? — удивился я. Леско только покачал головой и вызвал Нилле.

Тут же мне была прочитана лекция о том, что такое наркотики, в том числе, легкие, чем они вредны и опасны и почему запрещены на Квирине. Нилле поставила мне какой-то укол, объяснила, что это поможет отвыкнуть. И в самом деле, ломки практически не было — того, что бывает всегда, когда дня три-четыре не покуришь. Голова не болела, тело не крутило. Вот только думать я не мог ни о чем другом, все черно, мрачно, ничего не хотелось — есть, пить, какое там… Рины со мной возились, как с младенцем. По очереди разговаривали, расспрашивали о том, о сем, сами рассказывали. Фильмы разные давали посмотреть, смешные и развлекательные. Леско заставлял язык учить. Через полторы десятины у меня, вроде, совсем тоска прошла. Но пока была тоска по сенсару, я хоть о ребятах меньше думал. А как про сенку забыл, так все время стал о них вспоминать. Но тут уже никто меня не развлекал и не помогал отвлечься… «Тебе жить с этим, — сказал Леско безжалостно. — Привыкай. Помни, ты за них теперь должен жить. Они погибли, чтобы ты жил. Так что ты не имеешь права эту жизнь кое-как тянуть, ты за троих обязан…» Не то, чтобы я его совсем понял, но подействовало это как-то ободряюще.

Арни они похоронили, прямо там, в лесу — кто его в крематорий пустит? Они его не жгли, просто закопали, так положено по ихнему обычаю. Но я не видел того места, мне нельзя было и носа высовывать из дома Леско.

Я засыпал, и сквозь сон кружилась голова, я знал, это означает, что мы снова выходим в запределку. В гиперпространство.

Как-то легко мне было с пилотами. Просто. Как и с Ринами, впрочем. Видимо, квиринцы — вообще люди простые. Я сразу с ними садился за один стол, и они не то, чтобы уж очень мной интересовались, но как-то просто обращались ко мне, как будто я был свой, все понимал, был точно таким же, как они…

Но я-то ведь не такой.

Я был им благодарен, и мне это нравилось. Это было так, как будто я был членом семьи Ринов… или курьерского экипажа. Такие они были — к ним легко обратиться, спросить что-нибудь… почему-то такое ощущение, что они ни в коем случае не осудят ничего, что все поймут… Что они понимали на самом деле? Откуда я знаю?

Я уходил в каюту и оставался один на один со своими мыслями. Я читал их микропленки (есть такая штука вроде очков, демонстратор, его надеваешь, вставляешь пленку — а там книга или объемный фильм, такой яркий, как будто ты не смотришь его, а в нем находишься). Все это было интересно, потрясающе, ново… но все это было — чужое. И среди них я был чужим. С ними хорошо, интересно, они заботливые, не навязчивые, умные люди… но чужие. Язык я уже хорошо понимаю. Но ведь никто из них не жил в Общине, не работал на заводе, в нашей школе не учился, им никогда, никогда этого не понять…

Чужие.

Так прошло еще полторы десятины. И однажды за завтраком Акман сказал.

— Ну все, Ланс, сегодня будем на Квирине.

— Как? — я даже ложку выронил от неожиданности. Рица засмеялась звонко.

— Очень даже просто, — ответил Акман, — полчаса назад мы завершили последний прыжок. Вон — смотри в верхний экран, звезду видишь?

Звезда у них или солнце — никакой разницы, одно слово. На лервени я бы это назвал солнцем, на полтора экрана разлилось ослепительное, приглушенное фильтрами, сияние.

— Это Квиридан, — объяснил пилот, — наша звезда. Иди, Ланс, собирай вещички… Через час будем дома.

Какие там вещички… я пошел в каюту. Вещей у меня — только смена белья и рубашка, Рины подарили. И еще Нилле мне привезла маленький синий треугольник Арни… он на куртке носил. Мой оборвался где-то в лесу, а его вот — сохранился. Все это я засунул в маленькую пластиковую сумочку, повесил ее на пояс и пошел в Пост.

Меня из Поста никогда не выгоняли. Я сел в запасное, так называемое «штурманское» кресло и стал наблюдать за Рицей. Она рядом со мной работала. Акман на своем командирском месте вел бурные переговоры с орбитальными станциями Квирина — я почти ничего не понимал. Вроде все на линкосе, но — то ли технические термины, то ли жаргон… На Рицу смотреть было приятнее. Вообще ведь приятно смотреть на человека, когда он сосредоточенно работает, он в таком виде красивее становится. У Рицы даже носик вспотел от напряжения, в голубых глазах отражались огоньки пульта… пульт состоял из разноцветных квадратиков, и тоненькие длинные пальчики Рицы то замирали, то начинали плясать по эти квадратикам, легко их касаясь и отскакивая.

Я думал, что сейчас будет невесомость, на Анзоре я как-то летал на самолете, так на посадке такое ощущение, что сердце к горлу подскакивает. А тут все же космический корабль. Но — ничего подобного… Я вдруг увидел, что в экранах уже не черное небо, а темно-синее. Потом голубое. Еще через полчаса корабль вздрогнул. В экранах теперь совсем ничего не было, одна рябь. Потом экраны погасли. Потом постепенно под руками пилотов стали гаснуть пульты. И только тогда я понял, что мы приземлились.