Элрик: Лунные дороги - [24]

Наконец Гейнор немного пришел в себя.

– В верхней спальне уцелела пара кроватей. Спать будем там. Я дам тебе ночь на размышления. А затем с радостью отдам тебя на милость Дахау.

И вот в той самой спальне, где матушка родила меня и потом умерла, я уснул, прикованный наручниками к стойке балдахина, а на соседней кровати спал мой злейший враг. Мне снился невнятный пейзаж, и заяц-беляк привел меня к высокому мужчине, одиноко стоявшему на поляне. Моему двойнику. Он в упор посмотрел на меня своими красными глазами и пробормотал слова, которые я не услышал. На меня вдруг накатил такой ужас, какого я прежде не ведал. На малый миг я, казалось, увидел меч. И проснулся от собственного крика, к вящему удовольствию Гейнора.

– Ну что, пришел в себя? – он сидел на кровати, завернутый в цветастую простыню. Зрелище казалось почти неприличным. Он выбрался из постели в одном шелковом белье и позвонил. Спустя несколько мгновений явился его водитель в идеально отглаженной форме. С меня сняли наручники, протянули мне одежду в наволочке. Я постарался привести себя в порядок как можно тщательнее, пока Гейнор нетерпеливо приплясывал у единственной работающей уборной, ожидая своей очереди.

Водитель подал нам сыр с хлебом на блюде, которое, по всей видимости, сам и вымыл.

На полу я заметил крысиный помет и вспомнил, что меня ждет. Дахау. Принялся за еду. Возможно, этот завтрак последний.

– Ты его где-то закопал? – О манерах Гейнор уже не вспоминал, ему явно не терпелось со всем покончить.

Я доел сыр и радостно улыбнулся.

– Понятия не имею, где он находится. – На душе было легко, потому что лгать не пришлось. – Похоже, исчез по собственной воле. Возможно, последовал за чашей.

Кузен злобно рявкнул и поднялся. Схватился за кобуру, висевшую на ремне; увидев это, я от души рассмеялся.

– Каким же шарлатаном ты стал, Гейнор. Тебе надо в кино сниматься. Видел бы тебя сейчас герр Пабст – с радостью предложил бы тебе роль. Откуда тебе известно, лгу я или говорю правду?

– Мне приказано не допустить, чтобы из тебя сделали мученика. – Он говорил таким низким яростным голосом, что я едва мог расслышать. – Ты умрешь тихо, там, где тебя никто не увидит. И только это, кузен, сдерживает меня от того, чтобы посмотреть, как долго ты будешь держаться за правду. Ты вернешься к радостям Заксенбурга, а оттуда тебя переведут в настоящий лагерь, где знают, как поступать с подобными вредителями.

А потом он ударил меня ногой в пах и отвесил пощечину.

Я был в наручниках.

Водитель вывел меня из дома к автомобилю.

На этот раз Гейнор посадил меня рядом с водителем, а сам потягивался, курил и скалился, сидя на заднем сиденье. И больше ни разу не посмотрел мне в глаза.

Его хозяева, вне всяких сомнений, начали думать, что переоценили его способности. Даже несмотря на то, что я находился в его руках. Я надеялся, что меч забрали герр Эл, «Диана» и общество Белой Розы, чтобы использовать его против Гитлера. Моя собственная смерть и молчание все-таки не станут напрасными. Я использовал эту поездку как мог: немного поспал, съел все, что дали, снова задремал и не успел опомниться, как скоро мы въехали в ворота, оказавшись в черной тени замка Заксенбург.

Меня уже поджидали Фрици и Франци. Как только я вышел из авто, они бросились ко мне. Так рады были снова увидеть меня дома.

В ход пошли дубинки, я упал, и они отделывали мое исхудавшее тело, пока автомобиль Гейнора, взревев мотором, не исчез в ночи.

Из окна наверху раздался голос, и меня, почти потерявшего сознание, вернули в камеру. Хелландер и Фельдман попытались обработать самые серьезные раны, пока я лежал на нарах, в агонии, уверенный, что мне переломали все кости.

На следующее утро за мной не пришли. Пришли за Фельдманом. Они поняли, как можно меня сломать. Но я решил, что ни за что им не сдамся.

Фельдман вернулся без зубов. Рот его превратился в сплошную кровавую рану, и глаз навсегда закрылся.

– Ради Бога, – невнятно произнес он, еле шевеля губами, – не говори им, где меч.

– Поверь, я и не знаю, где он. Но всем сердцем желал бы взять его в руки прямо сейчас.

Невелико утешение. Утром Фельдмана снова забрали, и в коридоре он кричал, называя их подлецами и трусами. Его вернули в камеру после полудня. Сломанные ребра. Пальцы. Перебитая ступня. Он едва дышал, каждый вздох давался ему с трудом. Он сказал, чтобы я не сдавался. Что они нас не победят. Они нас не разделят.

Мы с Хелландером рыдали, пытаясь облегчить его боль. На третий день его снова забрали. Пытали так, что живого места не осталось, ни снаружи, ни внутри, и в ту ночь он умер у нас на руках. Я заглянул в глаза Хелландеру и увидел, что он в ужасе. Он понял их тактику. И кто будет следующим.

А потом, когда Фельдман испускал свой последний вздох, я вдруг заметил, что позади Хелландера стоит четкая, но бесплотная фигура – мой двойник в капюшоне. Странный альбинос с моими глазами.

В первый раз я услышал, что он говорит.

– Меч!

Хелландер заметил мой взгляд и обернулся. Я спросил, видит ли он что-то, но сокамерник лишь покачал головой. Мы положили тело Фельдмана на каменный пол и попытались сказать несколько слов в его память. Но Хелландер был из рук вон плох, а я не знал, как ему помочь. Снились мне белый заяц, двойник в плаще с капюшоном, потерянный черный клинок и девушка-лучница, которую я прозвал Дианой. Ни драконов, ни прекрасных городов. Ни армий. Ни чудовищ. Только мой двойник, который отчаянно пытается мне что-то сказать. И меч, который я почти чувствовал в руках.