Елизавета. Золотой век Англии - [88]
Несколько лет Англия страдала от жары, чумы и наводнений, а 1595-й стал к тому же вторым неурожайным годом подряд — из четырех, как выяснится позднее. Тлеющее недовольство королевой переросло в открытый мятеж. Оптовая цена сливочного масла выросла с 2 фунтов 10 шиллингов до 4 фунтов за баррель, а мольва, обычная рыба семейства тресковых, любимая бедняками, шла уже не по 3 фунта за центнер, а по 5 фунтов 5 шиллингов. В Лондоне задержали спекулянтов, которые продавали два больших куриных яйца за 2 пенса (около 8 фунтов — в пересчете на сегодняшние цены) и фунт масла за 7 пенсов. Ходили слухи, что цены на пшеницу скоро взлетят с 7 до 16 пенсов за бушель, а заработная плата упала до самого низкого уровня с начала ведения учета. Овцеводы высокогорных и болотистых районов Англии и Уэльса выращивали злаковые культуры в экстремальных условиях, а зерно вынуждены были закупать на рынке, из-за чего вели полуголодное существование. Их бедственное положение способствовало росту внутренней миграции из наименее благополучных регионов страны в столицу. По улицам Лондона бродили теперь тысячи «здоровых побирах», как называли их городские власти; ночами они спали в подъездах домов и на церковных папертях. Эти новоприбывшие вливались в растущие ряды кочующих по Лондону и выпрашивающих еду или работу ветеранов войны и безработных[722]. В то же время рецессия, которой, казалось, не будет конца, уничтожила остатки легальной вещевой торговли[723].
Раздражение подданных вызывала и воинская повинность. Перспектива отправиться служить Ее Величеству за рубеж уже давно вызывала ужас у здоровых, годных новобранцев, и они были готовы на все, лишь бы избежать призыва[724]. По возвращении Эссекса из неудачного похода на Руан Бёрли предостерегает сэра Генри Антона, посла Елизаветы при дворе Генриха IV: «Уверяю вас, что в этом государстве с неохотою смотрят на то, чтобы людей за море посылать, ибо мы прямо видим, что вседневно стараются о вторжении чужеземные враги наши, а потому для отражения этих стараний народ понадобится нам здесь»[725]. Набирать приходилось из самых опустившихся. Кроме Лондона еще и в таких графствах, как Оксфордшир и Беркшир, в новобранцы брали и записывали даже заключенных. Опытные тайные советники быстро смекнули: «жулики, бродяги и другие праздные, распутные и иные непокорные лица» — идеальное пушечное мясо, забыв о том, что назвать человека бродягой означало сделать его таковым в глазах местных магистратов. Мало кто из военных чиновников, отвечающих за рекрутский набор, не брал взяток, и легко представить, откуда черпал вдохновение Шекспир для глостерширских сцен во второй части «Генриха IV»[726].
Видя, что требования продавать масло и рыбу по тем же низким ценам, что они продаются королеве, остаются без внимания властей, отряды подмастерьев в июне дважды врывались на рынки в Саутуарке и забирали с прилавков все, что им приглянулось. В Чипсайде и Лиденхолле низвергли позорные столбы, а мэра угрожали убить. Был же этим мэром не кто иной, как Джон Спенсер, тот самый, который в 1584 году, будучи шерифом, арестовал любимых музыкантов Елизаветы, за что по ее указанию подвергся позорному разносу на Тайном совете. Когда снова вернулась жара и повысился градус общественных настроений, Спенсер в ужасе осознал: ситуация, как никогда почти что за целый век, близка к повторению событий Черного майского дня. Вечером воскресенья 29 июня в сторону Тауэр-Хилла выдвинулась толпа численностью, по некоторым данным, в несколько тысяч человек. Выступавших подбадривали звуки трубы, на которой играл один из ветеранов войны. Сперва планировалось вооружиться в близлежащих оружейных лавках, а после — разграбить дома богатых торговцев, особенно иностранных, и повесить мэра Спенсера на виселице, которую мятежники уже установили перед его роскошным домом в Бишопсгейте[727].
Около семи вечера Спенсер собрал хорошо вооруженный отряд дружинников и направился в сторону Тауэр-Хилла подавлять мятеж. Впереди него вынутым из ножен везли его церемониальный меч. В Тауэр-Хилле мэра встретили градом камней, а меч вырвали у меченосца прямо у Спенсера на глазах. Тем не менее дружинники сумели разогнать толпу, обойдясь при этом без кровопролития, хотя и не без травм. Спенсер же сумел отбить свой меч, и серьезно пострадало лишь его эго, но не авторитет. Грязный, взъерошенный, но невредимый мэр бросился назад в ратушу, чтобы срочно дополнить написанное им ранее письмо к Бёрли новостью о триумфальном аресте зачинщиков[728]. На основании весьма сомнительной интерпретации законов о государственной измене пятеро бунтовщиков предстали перед судом по обвинению в ведении войны против королевы. Суд присяжных, состоявший из обрадованных подавлением бунта собственников, без отлагательств признал их виновными и отправил в кандалах на виселицу[729].
Беспорядки в Тауэр-Хилле всерьез встревожили королеву, и она собрала Тайный совет на чрезвычайное совещание в Гринвичском дворце. 4 июля она устно поставила перед собравшимися задачу, а Бёрли превратил это «техническое задание» в самую суровую и непримиримую прокламацию Елизаветинской эпохи, следовать которой, по требованию королевы, надлежало всем «под страхом монаршего неудовольствия». Под несколько надуманным предлогом, что среди бунтовщиков под ветеранов маскируется «разный низкосортный люд», а именно «праздношатающиеся плуты и бродяги», королева приказала ввести в Лондоне и окрестностях бессрочное военное положение. Верховный военный судья, именуемый маршалом военной полиции, наделялся неограниченным правом «арестовывать таких персон, коих обыкновенные служащие юстиции на путь истинный не наставят». В наиболее тяжелых случаях лиц без определенного места жительства, которых люди маршала задержали за бродяжничество, разрешалось повесить без суда «в рамках провозглашенного военного положения»
