Елизавета. Золотой век Англии - [83]

.

Более года Лоренцо Гвиччардини, главный советник великого герцога Тосканского Фердинандо Медичи, намекал Елизавете на то, что рано или поздно ее союзник перейдет в католичество. Сам набожный католик, но ярый противник Испании, великий герцог Тосканский намеревался выдать свою дочь или племянницу за короля Франции с щедрым приданым в 4 млн золотых и 600 000 крон в год[676]. Еще за девять месяцев до торжественной церемонии в Сен-Дени Елизавета предостерегала Генриха от вероотступничества: «Коль скоро взор правителя не устремлен на Царя царей, то как может ждать он успеха и незыблемости в своих делах?»[677]

Несмотря на эти предупреждения, переход французского короля в католичество явился для Елизаветы внезапной и тяжелой личной потерей. Разгром Армады она воспринимала как знак того, что Бог на ее стороне, и вот отступничество Генриха разрушало твердость ее веры. В течение нескольких месяцев она отказывалась верить в произошедшее и была сильно потрясена. Ah quelles douleurs! O quels regrets! (Какое несчатье! Какой ужас!) — восклицала она на французском. Она послала Генриху гневное письмо, в котором назвала его поступок предательством самого Бога:

Возможно ли, чтобы какое-либо земное благо заставило нас позабыть страх перед Господом? Можно ли, пребывая в своем уме, ожидать чего-либо хорошего от поступка столь чудовищного? Он, хранивший тебя все эти годы, позволит ли Он тебе отойти? О, как опасно совершать зло, пытаясь обратить его во благо! Я все еще надеюсь, что ум твой отрезвеет и ты примешь еще одно важное решение[678].

Спустя три месяца королева отозвала все свои войска с севера Франции, заявив, что союзники подло предали ее. Однако Бёрли внес некоторые поправки в ее приказы. Возвратиться надлежало только больным и раненым. Здоровым солдатам, оставшимся в Бретани, предстояло сражаться с новоприбывшими в Блаве испанскими войсками, а те, кто находился в Нормандии, были сначала переброшены в порт Сануидж в графстве Кент, а затем под строгим надзором отправлены в Остенде для усиления английского присутствия в Нидерландах[679].

Вся французская кампания очень огорчила Елизавету. В 1588 году, когда надежды на мир были разрушены, а испанская Армада уже направлялась к берегам ее страны, она поступила мудро, предоставив адмиралу Говарду и сэру Фрэнсису Дрейку свободу действий. Эссекс же не был подобным им блестящим военачальником, и она никогда не доверяла ему, пытаясь управлять им на расстоянии. Но в этом и состояла ее ошибка. При огромных расходах на военную кампанию (100 000, или — в пересчете на современные деньги — 100 млн фунтов) ожидаемого контроля не было и в помине[680].

Эссекс и Генрих стоили друг друга. Ни тот ни другой не следовали ее указаниям, хотя от обоих она была вправе этого ожидать. Сначала Яков в Шотландии своевольничал, а теперь и Генрих. Она совершенно не представляла, какой будет дальнейшая судьба ее отношений с королем Франции. Показательно, что свое последнее письмо к нему она подписала: «Верная сестра старого доброго Генриха. С новым меня ничто не связывает»[681].

Что же касается ее бедового фаворита, то даже провал в Руане не стал концом его военной карьеры. Ей конечно же хотелось наказать его за неповиновение, как тридцать лет назад она мечтала наказать Бёрли за его непрекращавшиеся попытки навязать ей супруга и заставить ее назвать имя преемника в парламенте, но ни тогда, ни сейчас она не нашла в себе сил. Вновь приютив при дворе и одаривая подарками человека, и без того изрядно разорившего казну, она не понимала, как опасно не делать выводов из совершенных ошибок.

Впрочем, один урок она усвоила твердо. Сухопутные военные действия в Европе никогда не принесут ей и ее королевству никакой выгоды — в этом она теперь была уверена. Над каждым подобным шагом она впредь будет думать дольше и тщательнее.

11 «Добрая королева Бесс»

Летние месяцы 1592 и 1593 годов в Лондоне выдались долгими, жаркими и полными потрясений. По зарубежной торговле и внутреннему спросу на товары и услуги сильно ударили последствия долгой войны с Испанией и Католической лигой. По всей стране начала расти безработица, особенно затронув молодых. Экономическая стагнация усугублялась резким ростом цен и высокими налогами, необходимыми для финансирования военных действий. В мирные годы налоговая ставка оставалась низкой, однако после нидерландского похода Лестера и нашествия Армады она достигла рекордной величины. С неизбежностью недовольство и тяготы страждущих, едва сводящих концы с концами, должны были выплеснуться в насилие[682].

Обстановка накалилась в первых числах июня 1592 года. Стоял душный воскресный вечер. В восьмом часу, за два часа до наступления темноты, с главной улицы Бермондси в Саутуарке хлынула ватага вооруженных кинжалами и дубинками подмастерьев продавцов войлока, которая вскоре влилась в толпу недовольных молодых безработных мужчин и ветеранов войны. Спасли положение лишь оперативные действия лондонского градоначальника сэра Уильяма Уэбба. Выбежав из дома, он вместе с шерифом и констеблями пересек Лондонский мост, арестовал зачинщиков, а остальных заставил разойтись. На следующий день Уэбб написал письмо Бёрли, в котором просил его проявить к задержанным снисхождение, поскольку, как он считает, причиной бунта явился незаконный арест одного из подмастерьев: к нему в дом с обнаженными кинжалами ворвались коллекторы, вытолкали его и потащили в тюрьму Маршалси, и все это прямо на глазах перепуганной хозяйки с маленьким ребенком на руках. Бунтовщики планировали взять тюрьму штурмом и освободить всех заключенных. По мнению Уэбба, чтобы успокоить волнения в городе, следовало как можно скорее исправить последствия учиненного над молодым подмастерьем несправедливого суда