Елизавета. Золотой век Англии - [63]

В случае же если, чего я сильнее всего страшусь, опрометчивость, присущая юности, заставит его вести себя на службе у Вас чересчур неосмотрительно, у Вас не должно зародиться ни малейших сомнений в его отваге, ибо он не раз доказал на деле, что не бежит от опасности, сколь бы серьезной та ни была. Но я также молю Вас не упускать из внимания того, что крайняя вспыльчивость его делает нежелательным сосредоточение власти в его руках. И пусть, видит Бог, с Моей стороны до крайности наивно надеяться, что Вы прислушаетесь к разумным советам, учитывая, как неосторожно Вы поступаете со своей собственной жизнью, я повторяю: ему нужна узда, а не шпоры[500].

Вряд ли это можно назвать блестящей рекомендацией, и все же, последовав совету Бёрли, Эссекс проглотил свою гордость и ответным письмом поблагодарил королеву за «любезные слова в отношении меня в послании к Его Величеству»[501]. Кроме того, Эссекс, зная, что своим назначением он во многом обязан настойчивости Бёрли во время его ежедневных аудиенций с королевой и его договоренностям с Бовуаром, продолжал относиться к лорду-казначею с подчеркнутой почтительностью и уважением[502]. К несчастью, после отбытия графа во Францию даже Бёрли не сумел бы спасти его от всех тех неурядиц, в которые он ввяжется и которые с лихвой превзойдут даже все совершенное Дрейком и Норрисом в Португалии. По возвращении на родину новоизбранный полководец поймет, что обстановка при дворе тревожным образом изменилась. В душе его начнет расти и крепнуть негодование, которое вскоре заставит его бросить все силы на то, чтобы снова все изменить.

В истории жизни графа начинался совершенно новый этап. Постепенно, одно за другим, множество отдельных событий выстраивались в единую цепь, которая в конечном итоге выльется в смертельную, кровавую распрю между Эссексом и его соперниками, с которой Елизавета окажется не в силах ничего поделать.

8 Королева на виду

Когда в 1590 году, во время празднования годовщины восшествия Елизаветы на престол, лорд Эссекс въехал на ристалище в колеснице с кучером, одетым в костюм «мрачного времени», целью этой мизансцены было прославление королевы. Сцена была заимствована из «Триумфов» Петрарки — обычного для церемоний эпохи Возрождения цикла аллегорий, а основная идея заключалась в том, что превыше плотской Любви Целомудрие, а превыше самой Смерти — Слава, Время и Вечность[503].

Впервые намек на образ королевы-девственницы промелькнул на увеселительных мероприятиях в Норидже, сценарий для которых был написан Томасом Чёрчьярдом в 1578 году. Во время празднований 1590 года этот образ вырос в полномасштабный «культ» Глорианы. Тогда же решил уйти на покой главный турнирный импресарио сэр Генри Ли, который не позднее чем через два года закажет знаменитый «Портрет из Дичли», сочетающий в себе сравнительную живость довольно реалистично изображенной немолодой уже Елизаветы и колоссальную мощь монарха[504]. На место Ли королева назначила более молодого, бойкого и щеголеватого графа Камберленда, принесшего в порт Тилбери вести о разгроме Непобедимой армады. На прощание Ли поставил потрясающую церемонию закрытия, обожествлявшую достигшую климакса королеву в образе «девы-весталки» и воплощенной богини в одном лице. Как дева-весталка она олицетворяла одновременно чистоту и эротическую притягательность, тогда как в образе богини представала «Девой-Матерью», второй Мадонной, «неподвластной ни времени, ни старости»[505].

Ли вдохновлялся появившимся незадолго до того новым типом портретов Елизаветы, на которых она изображалась с ситом. Наиболее характерным воплощением этой иконографии является портрет кисти фламандского художника Квентина Массейса Младшего (ок. 1583 года), найденный в свернутом виде на чердаке сиенского Палаццо Реале в 1895 году. Среди придворных, изображенных в правом верхнем углу картины, по значку белой лани на плаще можно узнать сэра Кристофера Хэттона, который вполне мог выступить его заказчиком. Лицо на портрете списано с пастельного рисунка итальянского маньериста Федерико Цуккаро, сделанного им с натуры во время поездки в Лондон в 1574 году[506].

Сито было распространенным символом чистоты. Когда одна из римских весталок, прекрасная Туккия, была обвинена в нарушении целомудрия, она доказала свою невинность тем, что сумела донести в сите воду из Тибра до храма Весты на римском форуме, не пролив по пути ни капли. Ли удалось переплести этот мотив с идеей божественности Елизаветы. В его версии легенды победа Туккии над своей сексуальностью стала победой над грехопадением и всем, что за ним последовало, включая и саму смерть. Девизом Елизаветы были слова Semper Eadem, «всегда одна и та же». Ли вдохнул в этот девиз новую жизнь.

С началом церемонии закрытия Ли медленно вышел к галерее на открытом воздухе, где сидела Елизавета со своей крестницей Алетеей, чтобы передать свой жезл и доспех Камберленду. Под восхитительную музыку в исполнении Роберта Хэйлза, любимого лютниста королевы, перед ними распахнулся люк в полу, открыв их взорам шатровое сооружение из сотен метров белой тафты, поднимавшееся из пустоты будто по волшебству. Оно было круглым и представляло собой точную модель храма Весты, приводимую в движение скрытым заводным механизмом. Модель украшали подобные колоннам фигуры из порфира, а перед алтарем, убранным роскошной золотой тканью, горели масляные лампы. Возле входа в шатер стояла увитая розой шиповника коронованная колонна с табличкой, на которой золотыми буквами была выведена латинская молитва «Об Элизе», сочиненная Ли: