Елизавета. Золотой век Англии - [104]
Даже в таких отдаленных местах, как Венеция, знали о том, что Елизавета часто болела[888]. В 1594 году ходили упорные слухи о том, что она смертельно больна или даже уже мертва, из-за чего три четверти придворных и чиновников живо обсуждали вопрос о наследнике. На шумном мясном рынке близ церкви Святого Николая Бойни, что к западу от собора Святого Павла, уже ходили слухи, что тело почившей королевы посреди ночи вынесли из покоев и на лодках отправили в Гринвич для тайного захоронения[889].
Неизлечимая бессонница вкупе с мигренью, тяжелая депрессия и резкие скачки настроения определяли состояние Елизаветы в тот период, но помимо этого она еще переносила частые респираторные инфекции, страдала от проблем с желудком, с глазами и с зубами — не секрет, что королева употребляла очень много сахара[890]. Еще не достигнув шестидесяти одного года, она уже имела бледное лицо, все испещренное морщинами, неизбежными спутниками старения. Свои следы оставляла и привычка ежедневно наносить на лицо тонны косметики.
Шея и щеки были в морщинах, зубы пожелтели, а на голове почти не осталось своих волос. Как и Мария Стюарт, Елизавета с тридцати лет использовала шиньоны, позже — парики. Чтобы скрыть морщины на шее, она носила высокий накрахмаленный батистовый воротник или сложные жемчужные ожерелья и украшенные драгоценными камнями золотые колье. Для того же, чтобы спрятать зубы, она иногда даже помещала себе в рот шелковый надушенный платок. Также, желая казаться выше ростом и следуя итальянской моде, королева заказала своему сапожнику Питеру Джонсону первые (во всяком случае, зафиксированные в исторических документах) туфли на высоком каблуке, который предположительно был сделан из дерева[891].
Знаменитый цвет кожи оттенка слоновой кости достигался тем, что три раза в неделю служанки омывали ей лицо специальной жидкостью из яичного белка, раствора квасцов, борной соли, камфорного масла, лимонного сока, семян и экстракта опийного мака, смешанных в родниковой воде. Мази, поддерживающие миф о первозданной свежести ее кожи, содержали белила, уксус, скипидар и ртуть. Губам и щекам придавали красный цвет с помощью кошенили или вермильона. Некоторые из этих добавок были ядовиты и едки: так, в белилах чаще всего содержался свинец, в состав вермильона входила ртуть. Некоторые виды квасцов сильно раздражали кожу и слизистую оболочку. Используемые в течение многих лет, все эти вещества были причиной аллергических реакций, кожных заболеваний, проблем с памятью и нарушений сенсорного восприятия[892].
Старела королева, не молодел и Бёрли. В 1589 году умерла его любимая жена Милдред, с которой он прожил душа в душу более сорока лет, и здоровье престарелого советника было безвозвратно подорвано. Ему должно было вот-вот исполниться семьдесят пять лет, и сторонники графа Эссекса уже посмеивались у него за спиной. Его руки и ноги ныли от артрита. Иногда мучения были столь невыносимыми, что Бёрли буквально кричал от боли[893]. Он уже с трудом работал — руки тряслись, а нормально видеть он мог только с помощью очков. Ум его сохранял остроту, однако тело требовало постоянного отдыха[894]. «Боли мои столь сильны, что ночами я почти не сплю, — жаловался он сыну Роберту. — Вскоре я не смогу читать то, что написал, ибо не могу склонить головы к бумаге»[895].
Слабели и его помощники. Сэр Томас Хинедж, которого королева, несмотря на его больные почки, назначила канцлером герцогства Ланкастерского, выглядел откровенно плохо, а через полтора года после назначения слег от инсульта[896]. Лорд Хансдон, старший из здравствующих родственников королевы, тоже мучился от артрита. При этом он отважно продолжал исполнять обязанности лорд-камергера. Впрочем, весь старый уклад трещал по всем швам.
Ответом Елизаветы на вести из Шотландии о рождении наследника стало гробовое молчание. Яков, естественно, попросил ее стать младенцу крестной, а самого младенца назвал в честь отца и деда Елизаветы — Генрихом, чем еще раз подтвердил свое намерение стать ее преемником на английском престоле. Тем не менее на официальное приглашение королева ответить не соизволила[897]. Продолжая злиться на его неспособность обуздать Хантли, она решила не нарушать своего распорядка ради поездки в Шотландию на крестины. Не сообщила она и имя того, кто будет присутствовать на мероприятии вместо нее.
Зато она постепенно продолжала дело, начатое два года назад, а именно — оказывала поддержку заклятому врагу Якова — Фрэнсису Стюарту, графу Ботвеллу, которым она хотела заменить ненавистного Хантли. Протестант по вероисповеданию, племянник третьего мужа Марии Стюарт, смутьян, известный своей жестокостью и темными делишками, Ботвелл любил прибегать к давней шотландской традиции, в соответствии с которой любой дворянин мог в любое время дня и ночи без предупреждения войти в покои короля для обсуждения важных государственных вопросов. И это притом, что несколько раз Яков порывался засадить его за решетку[898]. Так, через два дня после Рождества 1591 года Ботвелл пытался «взять приступом» резиденцию Якова и Анны и даже разжег костер, чтобы выкурить оттуда короля, а затем выбил дверь молотом. В тот вечер, преследуя графа на коне, Яков упал в холодную реку и чуть не утонул
