Элисса - [88]

Я добрался туда третьим, с трудом переводя дух. Перед нами футов на сто пятьдесят вверх тянулась каменная стена, в которой слои породы образовали что-то вроде ступеней, благодаря чему подъем на склон был относительно несложным, кроме одного участка, где нужно было сначала перелезть через выступающую скалу, а потом взять немного влево. Этот участок пути не оказался бы таким сложным и опасным, но прямо под этим выступом находилось глубокое ущелье, или донга, на краю которой мы и стояли сейчас. Ущелье это было, несомненно, естественного происхождения и образовалось под воздействием потоков воды, сбегающих с вершины и с утеса. Такую пропасть человеку со слабыми нервами преодолеть было практически не под силу, что и подтвердилось в дальнейшем. Когда выступ скалы был позади, оставалась сущая безделица. Однако на последнем участке пути выяснилось, что кромка утеса нависала над тропой, и единственный остававшийся проход был так узок, что любой, даже небольшой, камень делал его совершенно непроходимым — без веревок тут делать было нечего.

К этому моменту солдаты Вамбе были уже в тысячи ярдов от нас, и времени на размышления не оставалось. Я приказал своим людям начать подъем, а Майва, хорошо знакомая с дорогой, пошла впереди. Они начали яростно карабкаться наверх, толкая перед собой поклажу. Когда носильщик, шедший следом за Майвой, добрался до выступа скалы, они закинули поклажу на площадку, а потом вскарабкались туда сами. Там оба они легли плашмя на камни и начали принимать груз снизу у других носильщиков. Так им удалось миновать это опасное место, а уж оттуда без труда бивни и тюки можно было затащить на вершину. Но все это заняло слишком много времени. Меж тем воины Вамбе стремительно догоняли нас, воинственно крича и размахивая длинными копьями. Они были уже в четырехстах ярдах от нас, а часть груза и все бивни еще предстояло отправить на скалу. Я стоял под скалой, отдавая приказания тем, кто уже был наверху, но тут понял, что, пожалуй, и мне пора уходить. Однако прежде я все же решил немного попугать надвигающегося неприятеля. У меня при себе был карабин, но стрелять из него с такого расстояния было бессмысленно, поэтому, обернувшись к дрожащему от страха Гобо, я отдал ему карабин и взял штуцер-экспресс. Враг был уже в трехстах пятидесяти ярдах от нас, а штуцер бьет в цель с трехсот. Мне оставалось только положиться на ружье в отношении этих лишних пятидесяти ярдов. Впереди воинов Вамбе бежали два матуку, судя по всему командиры отряда; один из них был очень высокого роста. Я поставил прицел на триста ярдов, прислонившись с скале, сделал глубокий вздох, чтобы успокоить дыхание, а потом взял этого гиганта на мушку. Раздался выстрел, и еще до того, как звук попавшей пули достиг моего слуха, я увидел, что туземец взмахнул руками и упал, уткнувшись головой в землю. Его спутник остановился как вкопанный — лучшей мишени и придумать было нельзя. Я моментально прицелился и выстрелил из левого ствола. Он развернулся и рухнул.

Все это вызвало замешательство во вражеских рядах: они никогда прежде не видели, чтобы человек был убит с такого расстояния, и решили, что здесь не обошлось без вмешательства нечистой силы. Воспользовавшись неожиданной паузой, я вернул Гобо ружье и, перекинув карабин на спину, начал карабкаться на утес. Когда я добрался до выступа, все тюки были уже наверху, а бивни еще предстояло туда переправить, что — принимая во внимание их вес и гладкую поверхность, — было трудной задачей. Конечно, их надо было бросить, и много раз я упрекал себя за то, что не сделал этого. Знаю, упрямство, с которым я тащил их за собой, было абсолютно греховным, но я вообще человек упрямый, и просто не мог расстаться с этими роскошными бивнями, стоившими мне столько сил и трудов. Судите сами, из-за них я чуть было не лишился жизни сам, погубил беднягу Гобо, как вы узнаете впоследствии, не говоря уж об ущербе, нанесенном врагу моими меткими выстрелами. Добравшись до уступа, я увидел, что мои слуги с идиотским упорством пытаются поднять бивни на скалу острым концом вперед. Те, кто был наверху, пытались уцепиться за их отполированную поверхность, но, поскольку и сами находились в неудобном положении, тяжелые бивни все время выскальзывали у них из рук. Я велел им перевернуть бивни другим концом и толкать вверх более грубым, полым концом. Они вняли моему совету, и вскоре первые два бивня лежали на скале.

Оглянувшись, я увидел, что матуку врассыпную устремились вверх по склону и находятся не более чем в ста ярдах от нас. Подняв карабин, я открыл по ним огонь. Не знаю, сколько раз я промахнулся, но уверен, что никогда в жизни не стрелял лучше. Это было похоже на стрельбу по загнанным в угол фазанам. Я поворачивался то в одну, то в другую сторону, почти не прицеливаясь, то есть практически наугад — примерно так же умельцы расстреливают стеклянные шары. Я стрелял, солдаты валились один за другим, и к тому времени, как я выпустил все двенадцать патронов, продвижение врага было приостановлено. Я быстро перезарядил винтовку, и тут наши преследователи, видимо, осознав, что мы от них уходим, снова кинулись в атаку с пронзительными воплями. К этому времени только две половинки гигантского бивня оставались внизу. Я стрелял так же метко, как и раньше, но, несмотря на все мои старания, несколько человек ускользнули из-под града пуль и начали взбираться вверх по склону. Тут у меня снова кончились патроны. Я закинул карабин за спину, достал револьвер и развернулся, чтобы опять начать стрельбу. Солдаты были уже совсем близко, прямо рядом у меня с головой о камень лязгнуло копье. Вот уже вторая — последняя — половинка бивня исчезала за утесом, я крикнул Гобо и другим носильщикам, толкавшим ее наверх чтобы они уносили ноги. Бедняга Гобо не заставил просить себя дважды, но излишняя торопливость сыграла с ним недобрую шутку. Он вспрыгнул на уступ. Кончик бивня все еще торчал над скалой, и вместо того, чтобы схватиться за камень, Гобо схватился за бивень. Кость выскользнула у него из руки, и с ужасным криком он сорвался в пропасть.