Ёлинские петухи - [7]

Нырять в рожь было поздно.

И тут я подумал: «Ну, всё… Теперь — пан или пропал!» Я вспомнил наш вчерашний разговор с тётей Маней о свежем воздухе и принял отчаянное решение.

— Корзину давай мне. Делай — как я, — шепнул я Дёмушке и принялся шумно вдыхать-выдыхать воздух.

Я двинулся по дороге бодрым гимнастическим шагом. Я молодецки выпятил грудь и при каждом вдохе-выдохе левую, свободную от корзины руку стал опускать и подымать так, словно кручу большое колесо.

Иду, кручу, вдыхаю, а Дёмушка шагает рядом, тоже делает глубокие вдохи-выдохи, только вся и разница, что руками старательно взмахивает обеими.

Таким вот манером мы и домаршировали до самой косилки. Косилка остановилась. Тётя Маня изумлённо замерла на сиденье, а лошадь поставила торчком уши, вскинула голову, тоже уставилась на нас.

И вот они смотрят, удивляются, а я бодро выкрикиваю:

— Здравия желаю, тётя Маня! Следую вашему совету, дышу чистым воздухом. Ах, какой тут славный воздух! Ах, какой аромат! Дёмушка, ты дышишь? Дыши, брат, дыши. Учись. Вдох-выдох! Вдох-выдох! Раз, два! Раз, два!

И, не сбавляя темпа, мы прошлёпали мимо по грязи, по дороге и, лишь когда косилка осталась позади, услышали тёти Манин возглас:

— Ну и ну!

А больше тётя Маня ничего и не сказала. Она даже и на корзину с петухом не глянула, так мы её огорошили своими вдохами-выдохами.

Но когда косилка вновь застрекотала позади, мы на всякий случай припустили бегом.

НАД РЕЧКОЙ

Луг спускался к речке. По берегам речка заросла кустами. Воды в ней после дождя прибыло, по самой быстринке несло и крутило ольховые листья, воздушные белые пузыри, какие-то сучочки и щепочки.

Через речку был мост. Мы перебежали на ту сторону и только там почувствовали себя на полной свободе.

Дёмушка подошёл ко мне, хлопнул по корзине и сказал:

Ай да Спиря-петушок!

Не подвёл в беде, дружок…

Давай ему выдадим за это премию.

— Что верно, то верно, — сказал я. — И в деревне, и тут Спиря не подкачал, сидел смирно. Только не часто ли ты выдаёшь ему премии? Кукарекнул на дороге — премия; не кукарекнул — опять премия… Не испортишь его? С толку не собьёшь?

— Ну что ты! Хорошего петуха никакой премией не испортишь, — ответил уверенно Дёмушка, пошарил в кармане и открыл над корзиной крышку.

Спиридоныч — тут как тут! — сразу высунулся и премию с Дёмушкиной ладони склюнул в один приём. Видно, он и в самом деле привык получать награды чуть ли не каждые пять минут, и за всё, за всё. А ещё он хотел выскочить, подразмяться, да я сам решительно захлопнул крышку:

— Нет уж! Если кто встретится опять, я во второй раз делать вдохи-выдохи не хочу. Сиди, не кукарекай до места. Оно, по-моему, недалеко.

— Близёхонько, — кивнул Дёмушка.

Дорога пошла вверх, в гору. На самой горе над жёлтым и почти отвесным обрывом стояли высокие сосны. Вершины их чуть заметно покачивались, касались облаков, и это, наверное, были те самые сосны, в которых жил-отдыхал гром.

Путь к соснам сплошь усыпали разноцветные камушки. Их навымывало тут летними ливнями целые россыпи. Они хрустели под ногами, катились вниз.

А дорога забирала всё круче да круче, и когда мы наконец добрались до сосен, так тут же и повалились и едва отдышались.

А зелёные луга и речка были теперь как на ладони. И работала там не только тётя Маня. На лугах и народу было полно, и коней, и там даже бегал проворный тракторок. Просто второпях мы тогда никого и ничего не заметили, с перепугу всё очень быстро проскочили, а теперь вот сидим с Дёмушкой, издалека, сверху посматриваем и весело удивляемся:

— Смотри, какой крохотный тракторишка! Будто шустрый жучок на резиновых колесиках.

— Люди ещё меньше. И которая тут мама, которая не мама, трудно и угадать. Разве что по белому пятнышку в лугах, по платку… А хочешь, покажу, в какую сторону вчера наш папка ездил? Во-он в ту! Во-он оно где, Калинкино-то. Там уже совсем почти ничего не видно, телеграфные столбы вдоль дороги и те, как булавочки.

Зато здесь, наверху, всё было очень большим. Здесь были большими и сосны, и густая, обрызганная дождём трава на поляне, и даже тихие, задумчивые колокольчики синели в траве такие крупные, что каждый цветок едва бы поместился на Дёмушкиной ладошке.

У переполненной водою колеи сидела огромная стрекоза. На солнцепёке она пригрелась и как будто бы задремала. Но Дёмушка потянулся к ней — и она прянула вверх, на миг зависла над нашими головами, прянула ещё выше, ещё шустрей и лёгким, трескучим вертолётиком понеслась по синему воздуху к лугам.

— Хитрая, — сказал я. — Притворилась, будто спит, а сама — раз, и чуть к тебе не на макушку.

— Не хитрая, а ловкая, — засмеялся Дёмушка. — Вот если бы и мне такие крылья: ох я бы и почудесил!

— А я бы — щёлк! — и у меня уж теперь получился бы отличный снимок. Мальчик с крыльями.

— С четырьмя! — радостно уточнил Дёмушка, и тут петух в корзине сердито забормотал.

Я тоже засмеялся:

— Бунтует Спиридоныч. Боится, что мы и в самом деле полетим, а его оставим.

— Полетим, полетим

Кубарем с горушки,

Через кустики, пеньки

В лужу напрямушки! —

совсем разыгрался Дёмушка и так быстро и легко повернулся, что его пёстрый картузик упал в траву. А когда я картузик поднял и, шутя, нахлобучил ему на самые глаза, то он ещё и добавил: