Ёлинские петухи - [13]

— Ага-а, Дёмушка, ага-а! Ты всё шляешься, ты всё шляешься, а ничего и не знаешь! А к вам опять гости приехали, а тебя мать искала! Ага-а…

Увидела Спиридоныча, который, натянув поводок, так и бежал, так и катился белым шариком впереди Дёмушки, и сразу осеклась:

— Ой, откуда у тебя такой пешеходный петушок?

И вот тут Дёмушка не утерпел сам, выхватил из кармана баночку, крутнул ею перед носом девчонки:

— У меня ещё кое-что есть! Вот тебе и «ага»! Баночку опять спрятал, и мы все трое лихо прошагали мимо оторопелой дразнильщицы.

За новенькой трансформаторной будкой у самых ворот дома стоял газик. Тут мы тоже не задержались. Лишь глянув на обляпанные стёкла и дверцы, я подумал на ходу: «Вот и Федя за мной да за снимком прикатил. Эх, нет чтобы попозже!»

Дёмушка спешил и волновался не меньше меня. Он даже шлейку со Спири позабыл снять, и мы так прямо всей троицей во двор и ввалились. А там стояла, разговаривала с Федей тётя Маня; она как завидела нас, так тут же и руками всплеснула:

— Ну, Дементий! Где хоть до такой поры были-то?

Но, разгорячённый быстрой ходьбой, Дёмушка лишь накинул на столбик у крыльца петушиный поводок, поставил там Спирю, как заправского коня, и торопливо отмахнулся:

— Погоди, мамка…

Вспрыгнул на крыльцо, скинул сапожки, протопал розовыми пятками по намытым ступенькам вверх и скрылся в доме.

А Федя радостно закричал мне:

— Ба, ба, ба! Вот так где-то обшлёпался! Вот так где-то искупался! Наверняка чудесный снимок раздобыл! А ну, давай рассказывай.

Но и я промолчал. Я лишь сунул Феде корзину, швырнул ему на руки плащ, поскакал за Дёмушкой в дом. Думаю: «Что он там без меня делает с баночкой?»

А Дёмушка в устланной половиками да в уставленной горшками с геранью комнате поднимает над огромным сундуком крышку, суёт под неё баночку, сверху плюхается сам:

— Уф! Так-то лучше. И нам легче терпеть, и маме с дядей Федей до поры до времени ничего объяснять не надо. Садись рядом.

Мы сели на крышку рядом и до поры до времени начали терпеть.

Да только начали, а Федя и тётя Маня — опять к нам. Федя так прямо с корзиной в комнату и лезет. Запах герани исчезает, весь дом наполняется лесным, рыжиковым духом, и Федя ликующе орёт:

— Ну и добытчики! Нет, правду я вчера говорил: есть ещё в Ёлине всякое чудо-чудесное, есть!

А тётя Маня спрашивает сердито:

— Что сделали с петухом? Бузит, к курам не идёт, так и рвётся за вами. Чем вы его приворожили? Что у вас тут и зачем шлею на петуха надели? Я насилу его распутала, едва в хлев водворила да заперла.

Что у нас тут — мы сказать не можем. Сидим, молчим, только глазами хлопаем.

Тогда тётя Маня говорит уже испуганно:

— Захворали, что ль? Может, на солнце перегрелись?

И трогает Дёмушкин лоб, и мне тоже приставляет ладонь ко лбу и даже к затылку. Она и за градусником, наверное, побежала бы, да хорошо, тут Дёмушка сказал:

— Мы, мамка, не перегрелись, мы просто упарились. Дай немного отдохнём. Мы же вон где побывали: на самой просеке у папки… Он велел тебе рыжики скорей поджарить на самой большой сковороде. А покуда жаришь, принеси нам, пожалуйста, по горбушечке хлеба с солью. Так мы отдохнём ещё скорей.

— И скорей всё про всё расскажем, — ввернул я. — А Федя пускай пока поможет рыжики перебирать.

Феде деваться некуда, он и пошёл на кухню рыжики перебирать. А мы получили по горбушке с солью да ещё по кружке молока, и ждать-терпеть нам стало легче.

Сидим, горбушки жуём, молоком запиваем, а сами посматриваем на окошко, за которым над кровлей трансформаторной будки чуть алеет неяркая вечерняя заря, и шепчемся.

Дёмушка говорит:

— Хорошо бы жар-птенчкку тоже молочка капнуть…

— Нельзя.

— Знаю, что нельзя. Когда хоть бригада придёт? А то дядя Федя рыжики перебирать закончит и опять к нам с вопросами пристанет.

— Не вдруг пристанет. Рыжиков много, и все мелкие.

Но Федя всё равно нет-нет да и высунется из-за кухонной перегородки, нет-нет да и спросит:

— Ну? Отпыхнулись?

— Нет ещё, нет! — ответим мы и опять сидим, посматриваем в окошко.

Полчаса сидим, час сидим, и теперь не только Федя, а и сама тётя Маня начинает всё чаще и чаще заглядывать к нам. Рыжики у них в корзине, должно быть, подошли к концу, да и в окошке у нас заря совсем погасла. Там робко засветились первые звёзды, начал медленно выплывать тоненький серп месяца.

В комнате смеркалось, и тётя Маня не стерпела:

— Вот я сейчас зажгу лампу и поставлю вам обоим по очереди градусник.

И только она звякнула на кухне стеклом керосиновой лампы, только зашуршала спичечным коробком, как на улице за окошком раздались торопливые шаги, быстрый говор.

РАЗ… ДВА… ТРИ…

Пашины бригадники подходили к дому и о чём-то спорили. О чём — не понять. Лишь когда они поравнялись с окошком, с улицы явственно донесло Пашин басок:

— Нечего сомневаться, всё будет тики-так! Ныряй, Коля, в будку, вставай к рубильнику, слушай мою команду, и — ша!

Там, на улице, скрипнула дверь трансформаторной будки, а потом шаги затопотали в самом дворе, и было слыхать, как Паша зачем-то стукнул в оконце моего давешнего ночлега, в избушку, а Тимоша крикнул:

— Да все теперь в доме наверняка! Вон и Федя к нам в гости прикатил. Прошу в дом!