Эликсир ненависти - [53]

— Четыре, — произнес Деннисон. — Осталось восемь стрел, не так ли? — Голос его стал совсем спокоен и подобен холодной натянутой проволоке. — Еще восемь, если ты столько протянешь. Пожалуйста, сядь, дорогой дядя. То, как ты валяешься, не годится для такого стрелка, как я. Дрянная мишень. — И он подождал. Иль Веккьо, извиваясь, поднял руку в мольбе о милосердии. В этот миг Деннисон опять выстрелил. Рука упала, пронзенная оперенной стрелой.

— Пять. И пока ни одного промаха. Видишь, что дает долгая тренировка? Я и впрямь должен поблагодарить тебя за подарок на день рождения. Великолепный дар. Лучше не придумаешь.

Но теперь израненный ученый неподвижно, истекая кровью, лежал в траве. Деннисон в нетерпении ждал.

— Так скоро? — спросил он. — Не пойдет. Ты мучил меня шесть или семь месяцев. А я могу отплатить лишь несколькими минутами? Ну, ну, дядя, встань. Отдай мне положенное.

Ни движения. Ни признака, что жертва еще держится за жизнь. С возгласом досады Гренвилль Деннисон подошел к павшему. Толкнул его ногой. Никакого отклика. Патриарх лежал на спине, весь в красных пятнах, и с трудом, но дышал. В горле у него булькало, и короткие выдохи слетали с губ. В запавших глазах еще поблескивала жизнь, угасающая, но пока не покинувшая тело.

— Вся твоя наука и все твои невероятные знания теперь тебе не помогут. Вот ты лежишь, подобно самым невежественным крестьянам, и умираешь. Слушай, слушай меня! Ты еще в сознании, хотя и не можешь говорить! Бессловесный, беспомощный, умирающий, ты еще можешь несколько минут слушать меня и понимать.

Он помедлил, задумчиво оглядывая несчастного у своих ног, затем не спеша продолжил:

— Старик, в твоих неестественных отвратительных опытах, в твоих поисках непостижимого и запрещенного ты нарушил равно законы людские и законы природы. Убийство все эти годы было для тебя ничто. Для того, чтобы извлечь сокровеннейшие секреты жизни из их загадочного убежища и произвести свой дьявольский Алкагест, ты использовал мужчин, женщин и детей, безжалостно, просто как сырье. Их кровь и жизнь, их дыхание, вся их боль и страх были ничем для тебя, ничем, лишь множеством ингредиентов, нужных для твоего главного преступного деяния, венца всемирного бесстыдства! Ты с холодной головой вел записи своих чудовищных злодеяний. Записи! Да, я знаю, я понимаю. Хотя мне не удалось расшифровать твои хитрые иероглифы, я все-таки угадал их общий смысл. Ты сохранил истерзанные тела, пометив их этикетками и описав, точно экспонаты в музее. И держал их там, где, как ты верил в своем безумии, никто их не найдет. Но я нашел их, и я знаю. Смотри, видишь, что это, старик? — Он извлек из кармана коробочку, где так долго хранил в тайне металлические таблички, снятые с гробов в пещере. Открыл, достал их и поднес к стекленеющим глазам умирающего патриарха.

— Смотри! — вскричал он. — Твои грехи обнаружены!

Даже на пороге смерти Иль Веккьо понял. Его глаза стали более осмысленными. Он попытался подняться, и ему удалось, воззвав к оставшимся у него силам, оторвать от земли верхнюю часть корпуса. Он опирался на простреленную руку. Вторую, исступленно дрожащую, он простер в мольбе о молчании. Деннисон только улыбнулся и убрал коробочку с табличками обратно в карман.

— Как ты видишь, я знаю все, — с презрением проронил он. — И более того, я сужу тебя справедливо. Зло, которое я причинил тебе, не было злом; ты лишился плодов вампиризма и нечестивых убийств. Но если даже это и было проступком, я уже заплатил за него сполна. Заплатил невыразимым горем, капля за каплей. Итак, Веккьо, твое время истекает, пора уплатить по всем счетам, пора воздать тебе все за невероятную сумму ужасов, которые ты принес. Ты предан в мои руки. Ты превратил мое тело в тело ребенка, но мой мозг, мой интеллект изменить не смог и не смог покорить. Разве я плохо сыграл свою роль? Разве не ловко я тебя провел, дядя?

Старик тщетно боролся за то, чтобы произнести хотя бы слово. Но наружу вырвался только хрип. Деннисон громогласно рассмеялся.

— Хорошо сказано! — вскричал он. — Каким красноречивым ты стал! Восхитительно. В самом деле, если бы только волею Божией все твои жертвы могли услышать и увидеть тебя теперь! Слушай дальше, я скоро кончу эту речь. Ничто и никогда не имело для тебя значения, кроме твоих гнусных исследований и зловещих записей. Ничто никогда не останавливало тебя, ничто не было свято. Ради своего эликсира и ради того, чтобы наблюдать его действие на мне, ты принес в жертву жизнь, любовь и счастье доброй, чистой, невинной девушки. Ты обрек на мучения свою племянницу Стасию, женщину, которую я боготворил. Ты дал ей любовь, которую сам же грубо отнял. И с какой целью? Эксперимент. Ты играл и жизнью, и самым священным из чувств, связывающим двоих. Эксперимент. Из этой девушки ты сделал игрушку, мимолетную забаву. Из меня тоже. Эксперимент. Ничто не свято для тебя. Все на свете для тебя игрушки, даже неизменные законы природы и вселенной. А теперь я играю с тобой, Иль Веккьо, и теперь от моей руки ты сгинешь при посредничестве всего-навсего детской игрушки.

Он отступил и одну за другой пустил свои острые стрелы в корчащееся содрогающееся тело. И продолжал стрельбу даже после того, как Иль Веккьо простерся неподвижно, перестав дышать. Бледное и напряженное лицо Деннисона отражало горение души внутри него. Души взрослого мужчины в маленьком детском теле. И на его губах застыла улыбка. Последняя стрела, стремительно мелькнув, пронзила уже остановившееся сердце Иль Веккьо. Бросив последний взгляд на белое, запятнанное кровью лицо, на помутневшие глаза, которые, ибо веки остались поднятыми, смотрели, не видя, в глубины летнего неба с кудрявящимся облаками над горой, Деннисон отвернулся. Он погладил ясеневый лук и пылко его поцеловал.