Элиас Портолу - [13]

— А ты — самый красивый, — тотчас отвечала ему девушка, хлопотавшая около котла.

Элиас сел рядом с ней и принялся с какой-то странной навязчивостью ее разглядывать, девушка, довольная, смеялась, а у него самого на сердце кошки скребли.

Из дальнего конца больших хором Магдалина бросала на него взгляды; когда она временами опускала глаза, скрытые широкими веками и длинными ресницами, она становилась похожей на грустную, смиренную Мадонну.

Когда ужин был готов, дядюшка Берте позвал Элиаса.

— Я останусь здесь! — крикнул он в ответ. — Самая красивая из «семейства» Святого Франциска позвала меня к своему очагу.

— Нет, ты сейчас же вернешься к нам, как миленький! — разъярился дядюшка Портолу. — Никто тебя не приглашал, а если бы и пригласили, я бы тебе никогда не позволил… Если не придешь по-хорошему, дядюшка Портолу, твой отец, вставит тебя прийти по-плохому.

Элиас тотчас встал и подчинился отцу, но отказался есть и пить и обрывал тех, кто пытался с ним заговорить.

— Что же это ты не в духе? — приветливо спросила его Магдалина, когда ужин подходил уже к концу. — Это потому, что из-за нас тебе пришлось покинуть очаг приора? Ступай, возвращайся к ним, только не хмурься!

— А если я и в самом деле к ним пойду, — оборвал он ее, — тебе-то что за дело?

— Да мне все равно, — отвечала она и посуровела, затем повернулась к Пьетро, улыбнулась ему и больше никого не замечала.

Элиас вскочил с места и пошел прочь; но он не вернулся к очагу приора, а вышел наружу и уселся во дворе. Душа его пребывала в смутном, лихорадочном волнении; ему хотелось искусать себе в кровь кулаки, заорать, броситься на землю и разрыдаться. Но хотя он и опьянел от вина и страсти, тем не менее он не утратил способности соображать:

«Я в нее влюблен, это ясно; но почему же меня угораздило в нее влюбиться. Святой Франциск мой? Помоги, помоги мне! Я сошел с ума, Святой Франциск мой, я так несчастен!»

Из больших хором доносился до него гулко отдававшийся в теплой и чистой тиши ночи нестройный шум голосов, песни, крики, взрывы смеха. Элиас различал в этом шуме голос отца, слышал, как что-то насвистывает преподобный Поркедду, как смеется Магдалина, и от всего этого веселья ему на душе было грустно, он был безутешен, как дитя, которого бросили в диком ночном одиночестве вересковой пустоши.

III

Постепенно все угомонились, и на этот заснувший клан опустилась тишина. Элиас вернулся в большие хоромы и улегся рядом с Пьетро, на той же самой источавшей терпкий аромат охапке сена, что и его брат. Такими охапками сена было усыпано все помещение. Тлеющие угли кидали еще розовые блики на эту обширную безмолвную сцену, вырывая из темноты то женское лицо, то конское седло, то свернувшуюся клубочком у очага собаку, то висящее на стене ружье. Элиас никак не мог уснуть; и хотя Магдалина улеглась между тетушкой Аннеддой и дядюшкой Портолу, ему чудилось, что ее дыхание буквально пронизывает его насквозь, и он отчаянно ее желал, и одновременно старался побороть свое желание.

«Нет, не бойся, брат мой, — мысленно обращался он к Пьетро, — даже если она сама бросится мне в объятия, я ее все равно отвергну. Я не хочу ее — она твоя. Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я бы на все пошел, лишь бы ее заполучить, даже если бы вновь пришлось вернуться в те места. Но она твоя, спи себе спокойно, брат мой! Я тоже женюсь, причем незамедлительно, как можно скорее. Вот возьму да и посватаюсь к Паске, дочери приора!

«Впрочем, — продолжал он размышлять, — какой же я болван! Зачем вообще нужно жениться, к чему помышлять о женщинах? Обходятся же как-то без них! Прожил ведь я три года и не одной женщины не видел! Хотя, может быть, поэтому не успел я вернуться, как втюрился в первую встречную. Впрочем, я совсем ополоумел! Пора и на боковую!»

Но сон никак к нему не шел, и Элиас все ворочался с боку на бок. Так он провел почти всю ночь, и проснулся поутру одним из первых. Из открытого оконца струился белесый свет, веяло влажной утренней свежестью. Еще заспанные, тетушка Аннедда и Магдалина готовили уже кофе. Элиас встал бледный как смерть, с взлохмаченными волосами и заложенным горлом.

— Доброе утро! — произнесла Магдалина и улыбнулась ему. — Взгляните, тетушка Аннедда, у вашего сына ни кровинки в лице. Дайте ему скорее кофе!

— Ты нездоров, сын мой?!

— Должно быть, простыл, — отвечал он хриплым голосом и прокашлялся. — Дайте мне пить! Где же наш кувшин?

Он нашел кувшин, схватил его и долго, жадно из него пил. Магдалина смотрела на него и смеялась.

— Что здесь смешного? — спросил он, оторвавшись наконец от кувшина. — Что я пью, едва продрав глаза? Просто я вчера хлебнул лишку. Вино ведь создано для настоящих мужчин.

— Это ты-то будешь настоящим мужчиной? — вмешался в разговор дядюшка Портолу, который уже успел хлебнуть с утра водки. — Ты размазня из свежего творога, на тебя какая-нибудь бабенка дунет вот так: «Фук!» — и тебя нет, ты размазан, уничтожен.

— Ну и ладно, — вспылил в ответ Элиас, — пусть какая-нибудь бабенка на меня дунет и меня не будет, пусть меня размажет, уничтожит, но оставьте вы меня все в покое!

— Что-то ты сегодня не в духе, — молвила Магдалина. — Может быть, из-за того, что я здесь?