Элианна, подарок бога - [5]

Ее голова откинулась, распущенные черные волосы рухнули куда-то за прилавок, губы жадно открылись, а узкие глаза расширились от испуга и первого стремительного оргазма.

— Three forty five… (Три сорок пять), — произнесла она, опуская глаза.

Интересно, сколько раз за день ей приходится вот так же покорно, прямо на прилавке отдаваться каждому покупателю? Или это я один такой неотразимый, как Марлон Брандо?

Небрежным жестом миллионера я положил на кассу пятидолларовую купюру, касса клацнула, и звонкая мелочь сдачи высыпалась из ее витого желоба. Я выпустил из рук расслабленное оргазмом тело китаянки и взял сдачу, в Америке не принято оставлять чаевые в магазине.

И тут она подняла на меня свои черные и узкие китайские глаза:

— Thank you, sir…

Могу поклясться, в ее глазах было что-то еще, кроме магазинно-стандартного thank you. Великий русский философ и антисемит Василий Розанов еще сто лет назад писал, что женщина испытывает чувство благодарности мужчине за каждый божественный акт соития, но я не знал, относится ли это к китаянкам или только к русским женщинам.

— What time you close? (Когда ты закрываешься?) — подхватывая бумажный пакет с молоком и медом, спросил я таким тоном, словно уже хозяйски назначал ей второе свидание.

— Ten o’clock, sir (В десять часов, сэр.)

— What’s your name? (Как тебя звать?)

— Loo…

— See you, Loo! Good-bye! (Пока, Луу.)

— Good night, sir… (Спокойной ночи, сэр.)

И походкой Бельмондо я вышел из магазина, унося в душе сухой вкус ее коричневых сосков и меда сами знаете откуда. Черт возьми, достаточно, оказывается, хотя бы мысленно иметь в Нью-Йорке свою радиостанцию, чтобы снять даже китаянку с фигурой Стефании Сандрелли! Может, мне действительно вернуться сюда к десяти часам вечера и пригласить эту Луу в ночной бар на соседнем Бродвее? Can I buy you a drink? (Могу я угостить тебя рюмкой?) — говорят они в кинофильмах, которые показывают тут после полуночи, а в следующем кадре они уже в постели делают то, что я только что начал с ней делать прямо на прилавке.

Или без всякого бара привести ее прямо к себе, на четвертый этаж?

5

Занятый этими мыслями, я и не заметил, как оказался дома, на четвертом этаже одного из серых шестиэтажных домов, спускающихся к Гудзону по шумной 189-й улице.

Привести сюда эту китаянку? Ты с ума сошел?

Здесь, чтобы не пугать читателя, я должен дать короткое объяснение. 15 июня 1970 года Эдуард Кузнецов, Марк Дымшиц и еще десять питерских смельчаков попытались угнать из Ленинграда самолет в Израиль. Спустя год Эфраим Севела, Давид Маркиш и еще двадцать московских смельчаков оккупировали приемную Президиума Верховного Совета и устроили там сидячую забастовку с требованием выпустить их в Израиль. А затем и Америка выставила Кремлю ультиматум: если хотите закупать у нас хлеб и нефтяные бурильные станки, выпустите евреев! И треснул железный занавес, опущенный большевиками еще в двадцатом году, и сначала тонкий ручеек, а затем и целый поток — по пятьдесят тысяч человек в год! — хлынул из СССР, захватывая все больше моих друзей и знакомых — от приятеля по «Литгазете» Дэзика Маркиша до Александра Галича и Михаила Богина.

Но я не собирался никуда уезжать. Конечно, я знал (папа объяснил еще в детстве), что лагерь социализма — это тюремный лагерь строгого режима, даже немцы из барака «Поволжье» не могут поехать к немцам в барак по имени «ГДР». Да и сам я, прописанный у дедушки в Баку, не имею права жить в другом месте. Но я же родился в этом лагере, его лагерные законы были для меня естественной формой существования, и я так приспособился к ним, что, обитая в Москве нелегально, без московской квартиры и прописки, был «в полном порядке» — член двух творческих союзов, автор семи фильмов, лауреат премии «Алая гвоздика» за лучший фильм для детей и юношества и успешный ловелас, легко снимающий на своем новеньком «жигуленке» любую красотку с улицы Горького и Нового Арбата. Достаточно было пригласить их в Дом кино на закрытый просмотр иностранного фильма, а потом в ресторане этого дома угостить ужином в компании Баниониса, Любшина, Печерниковой, Лужиной и других кинозвезд, как в ту же ночь — ну, сами понимаете…

Вихрь дневных и ночных успехов кружил мне голову, шесть киностудий подписали со мной договоры на новые сценарии, очередной роман с юной кинозвездой ураганом рвал простыни на моей постели… Но однажды в белом здании на улице Огарева, в кабинете генерала Шумилина, первого заместителя министра МВД и моего консультанта по фильму о подростковой преступности, я вдруг увидел туго набитые холщовые мешки со шпагатными завязками. Один из таких мешков был открыт, из него вывалились на пол несколько плотных белых конвертов с большими сургучными печатями. И, наткнувшись взглядом на эти конверты, я обомлел. Это были вызовы из Израиля, которые уехавшие эмигранты посылали в СССР своим друзьям и знакомым. Я и сам — без всякого запроса — получил уже два таких вызова на свой бакинский, дедушкин адрес.

Так вот, оказывается, где их регистрируют и просеивают!

И вдруг озарение новым романом, полным людскими судьбами, как этот мешок с израильскими вызовами, и мощным, как «Блуждающие звезды» Шолом Алейхема, но уже о нынешнем исходе евреев из СССР, обрушилось на меня и оглушило прямо в кабинете Бориса Тихоновича Шумилина, генерала и заместителя министра МВД!