Ели халву, да горько во рту - [71]

– Егоза…

Глава 8

Запряжённая парой гнедых коляска подъехала к дому рано утром. Володичка спрыгнул на землю и подал руку своей немного робеющей жене.

Кто-то из дворни тотчас кинулся в дом – докладывать барыне о вновь прибывших.

– Как-то она поглядит на меня? – с опасением спрашивала Надя, пугливо озираясь по сторонам, когда они с Володей шли к кабинету Елизаветы Борисовны.

– Ты не должна бояться её! Не забывай, ты теперь сама – княгиня Олицкая.

– Брось, Володичка. Я всегда буду Надей Даниловой, как меня ни назови.

– И прекрасно! – кивнул Володя. – Потому что именно Надю Данилову я так люблю.

– Отец осердится, что мы не ему первому отдали визит.

– Что ж сделать. Мы и сюда приехали столь рано только из-за несчастья, случившегося с моим другом…

Едва получив телеграмму о болезни Родиона Володя тотчас начал паковать вещи. С самого детства Родя был его самым близким другом, почти братом. Всё время юные князья проводили вместе и, хотя взгляды их с возрастом начали несколько расходиться, но привязанность друг к другу оставалась неизменной. Володя чувствовал себя обязанным быть рядом со своим другом в столь тяжёлый для него период, о чём и заявил жене, немного опасаясь ей реакции. Но Надя всецело поддержала его решение:

– Ты нужен своей семье и должен ехать. Я поеду с тобой. Довольно тайн. Они не доводят до добра. Объявим о нашей свадьбе теперь же.

Елизавета Борисовна приняла приехавших молодых в своём кабинете. Володя сразу заметил, что княгиня состарилась за несколько дней, в которые он не видел её. Она похудела, осунулась, но гордая осанка её осталась прежней, и орлиный взгляд чёрных глаз излучал, как всегда, уверенность и силу.

Олицкая сидела за массивным столом, заваленном бумагами, пила мелкими глотками чёрный кофе и грызла грильяж. Рядом, на бархатной подушке с кисточками спал её любимый шпиц, судя по рычанию, воевавший с кем-то во сне.

– А… Возвращение блудного сына… – протянула княгиня, увидев входящих молодых. – Ну, здравствуйте, голубки. Добро пожаловать домой.

Надя присела в реверансе:

– Простите нас, Елизавета Борисовна, что…

– Тебе передо мной извиняться не в чем, – прервала её Олицкая. – Ты перед своими виноватый вид принимай. А Володя – перед своей матерью. Мне же нет причин быть вами недовольной. Ты, мой друг, – она повернулась к Владимиру, – сделал очень мудро, что уехал. А то, чего доброго, и тебе бы на орехи досталось.

– Елизавета Борисовна, мы с Надей обвенчались.

– Знаю. Мне уж донесли из Москвы, – княгиня чуть улыбнулась. – Да расслабьтесь вы, дети… Я не знаю, Володя, что скажет твоя мать, но я рада за тебя, я тебя и твою жену поздравляю. Ты оказался мудрее нас всех. Не стал слушать наших умных суждений, а поступил по сердцу. Хвалю! Поступок хвалю и тебя за него хвалю! И Надежду, само собою. Не всякая девица на такой отчаянный шаг отважится. Будьте же счастливы!

– Спасибо, Елизавета Борисовна! – воскликнула Надя.

– Спасибо! – обрадовался Володя. – А что матушка? Как она?

– Да что же с нею… – княгиня пожала плечами. – Хворает нервами. Доктор Жигамонт рекомендовал ей поехать в Карлсбад, на воды. Я думаю, он прав. Воды, конечно, чушь. Но хоть сменит обстановку, отвлечётся. Только ведь одна она не поедет, поэтому, Володя, подумай: может быть, ты отложишь свою музыку ненадолго, и вы вместе с Надей сопроводите твою матушку. Ей сейчас это очень нужно, поверь моему слову.

Володя посмотрел на жену, ожидая, что скажет она. Надя не сказала ничего, а лишь взглядом дала понять мужу, чтобы он соглашался. «Ангельская душа! Всё понимает!» – с умилением подумал молодой князь и сказал:

– Если матушка не будет против, мы с радостью поедем с нею. Писать музыку я смогу и там. К тому же Надя никогда не была за границей.

– Вот, и славно, – одобрительно кивнула Олицкая.

– Как себя чувствует Родя?

– Молитвами отца Андроника, искусством доктора Жигамонта и заботой Маши поправляется, – княгиня перекрестилась.

– Мы с Надей выехали, как только узнали. Первым поездом.

– Родя будет счастлив вас обоих видеть. Ты поднимись к нему. Я, как видишь, опять тону в работе. Ей-Богу, рабы на плантациях работают меньше моего…

Как, однако, удивительно может измениться жизнь в кратчайшие сроки. Ничего случайного не бывает в ней, во всём таится скрытая мудрость, и надо только верно истолковать и следовать указанному пути…

Родя лежал на высоко поднятых подушках, прикрыв глаза. Иногда перед ними появлялись красные точки, подступала дурнота, но это не мешало стройному ходу мыслей, блуждавших в тяжёлой, ноющей голове. Никогда ему ещё не думалось столь хорошо, никогда не являлось в мыслях такой ясности, как в эти дни.

Иногда Родя открывал глаза и видел неизменно сидевшую рядом Машу. Какое она чистое и нежное существо! Заботливая, как родная сестра, и даже больше…

Время от времени в комнату наведывалась мать. О, она бы не смогла так сидеть, как Маша, не отлучаясь. Её кипучий и деятельный характер звал её к хозяйственным заботам. Ведь их нельзя оставить: всё мигом разладится, разворуется – разберись потом! Таково было убеждение матери, а потому даже за мелочами она предпочитала следить сама, не давая себе отдыху, как вечно взнузданная лошадь. Глядя на неё, отец Андроник не раз повторял слова Спасителя: «Марфа, Марфа, о многом печёшься ты, а единое потребно…» Родя никогда не судил мать, восхищаясь её трудолюбием, её сильным и независимым характером, и то, что она даже теперь спешила от больного сына к хозяйственным нуждам, казалось ему естественным.