Эльфийский подменыш - [37]

Элмерик решительно обмакнул перо в чернильницу и дописал ниже ровным убористым почерком: «Но сотни мотыльков в огне сгорят, летя на свет так слепо и отважно. Любовь согреет или обожжёт? Увы, не угадаешь наперёд». В конце строфы рука дрогнула, и на листе расплылась клякса, похожая на обгоревшее крыло бабочки. Бард решил ничего не переписывать – в пятне была определённая живописность. Впрочем, вторая строфа всё равно не задалась – он написал пару слов и тут же понял: красиво, но всё не то. Пришлось перечеркнуть их и начать всё заново. Терзаемый вдохновением, никак не желавшим излиться на бумагу и стать песней, Элмерик забылся настолько, что пропустил ужин. Когда же в комнату вернулись прочие её обитатели, их разговоры начали отвлекать его ещё больше, и бард, собрав писчие принадлежности, ушёл сочинять свои вирши в библиотеку. Там, наверху, было тихо и спокойно, если не считать ставшего уже привычным шума мельничного колеса, вот только, как назло, весь настрой куда-то подевался. Он промаялся до самого рассвета, перепортил много бумаги, вконец изгрыз несчастное перо, но так ничего и не добился. Пришлось признать очевидное: вдохновение ускользнуло как дым и сегодня уже не вернётся. Обидно было до слёз.

До первого утреннего колокола оставалось ещё немного времени, и Элмерик решил выйти на улицу, чтобы освежиться. К бессонным ночам ему было не привыкать: гулянья в тавернах, где он играл свою музыку, частенько продолжались до самого рассвета. Правда, потом не нужно было вставать ни свет ни заря – и он без зазрения совести отсыпался до полудня, чтобы к вечеру снова взяться за арфу или флейту. Но даже теперь Элмерик не видел большой беды в ранних уроках: в крайнем случае можно будет подремать после обеда, пока мастер Патрик не видит. Хуже было, что домашнее задание он так и не сделал…

На улице оказалось довольно зябко, и бард запоздало пожалел, что не захватил куртку. Впрочем, до настоящих холодов было ещё далеко, а от утренней свежести в конце августа ещё никто не умирал. Восток уже пылал рассветным заревом, заливистые птичьи трели вторили звону бурного ручья. В траве блестели капли росы, во влажном густом воздухе витал едва уловимый запах приближающейся осени. В саду стоял крепкий яблочный дух: урожай в этом году удался, и мельник уже не раз сетовал, что под тяжестью спелых плодов могут сломаться ветки. Зато молодой сидр должен был попасть на стол уже к Мабону – Элмерик на днях сам помогал резать яблоки и перемешивать сусло.

С неба начал накрапывать мелкий дождь, и бард собрался было вернуться в дом, как вдруг заметил у изгороди мастера Патрика. Сердце вмиг замерло: а ну как сейчас тот спросит о задании? Придётся признаваться, что ничего не сделал, только время зря потратил. Элмерик втянул голову в плечи, предвкушая неизбежный нагоняй, и собрался было по-тихому улизнуть, когда вдруг понял, что обознался. Человек, которого он увидел в саду, шёл ровной походкой, не хромая, голову держал выше, а спину – ровнее. Когда тот приблизился, Элмерик облегчённо выдохнул, узнав Мартина. Сейчас он готов был согласиться с нелепой присказкой, что в сумерках все холмогорцы на одно лицо, хотя обычно яростно с этим спорил. Конечно, Мартин тоже заметил его.

– Доброе утро. – Он поприветствовал барда широкой улыбкой. – Что, тоже не спится?

– Я не ложился, – признался Элмерик. Он шагнул под дерево, спасаясь от утренней мороси под раскидистой яблоневой кроной. – Балладу писал.

– Споёшь? – Мартину, казалось, мелкий дождь был нипочём, и немудрено – холмогорский клетчатый плед не пропускал влагу, если, конечно, не стоять в нём часами под ливнем.

Элмерик вздохнул.

– Я ещё не дописал. Наверное, это была плохая ночь для песен.

В низине начинал собираться густой туман, обещая хоть и ненастный, но безветренный день.

– Тебе виднее. – Мартин сорвал с ветки большущее золотое яблоко и откусил кусок. – Ты же у нас не первый год бард.

– Кстати, всё хотел спросить: а ты сам чем занимался до того, как решил податься к Соколам?

Элмерик тоже потянулся за яблоком, дёрнул ветку на себя и ойкнул от неожиданности – влага, скопившаяся на листьях, обрушилась на него дождём. Яблоко, которое он сорвал, с другого боку оказалось гнилым. Бард выбросил его на землю и вытер испачканную руку о штаны. Со вторым ему повезло немногим больше: оно оказалось целым, но невыносимо кислым.

Мартин ответил далеко не сразу. Сперва он отвёл взгляд и задумался, будто прикидывая, что стоит рассказывать, а о чём лучше будет умолчать. Когда Элмерик уже было решил, что тот не расслышал вопроса, он, наконец, вымолвил:

– Я был тэном у Хауэлла, тана Залива. Потом – совсем недолго – рыцарем короля. После этого стал лесным разбойником. И вот решил податься сюда.

– Рыцарем? – опешил Элмерик. – Настоящим? Сколько же тебе лет?

Дождь усиливался, и Мартин счёл за лучшее тоже спрятаться под деревом, – теперь они стояли совсем рядом. Бард заметил, что сапоги приятеля по голенища вымазаны в свежей глине. На мельничном дворе такой не водилось, зато в лесу её было в избытке. Значило ли это, что Мартин ходил ночью в лес?..