Элемент крови - [14]

– Склифосовский с самого начала подозревал, что вещество – сильнейшая кислота, возможно, какой-то новой концентрации, пока еще неизвестной нам, – согласно кивнул Калашников. – Может, допросить американцев, не случалось ли в последнюю неделю в Пентагоне новых химических разработок? Час назад в транзитный зал пара подполковников прибыла с джипом «Хюмви» – наскочили в Багдаде на мину.

Шеф мучительно потер виски, покачал головой. Пламя в камине ярко вспыхнуло, оранжевые языки лизнули пасти химер: сверху бросили новую порцию сучьев.

– Нет, они нам не понадобятся. К сожалению, дело обстоит гораздо хуже.

Малинин, пользуясь временным отсутствием секретарши, пристально наблюдал за беседой через приоткрытую дверь приемной. Он увидел, как Шеф сказал что-то на ухо Калашникову. Даже в полумраке было заметно – тот побледнел, словно бумага.

– Не может быть…– прохрипел он враз севшим голосом.

– Я тебе говорю! – Шеф сломал в руках карандаш. – И не надо тут делать круглые глаза. Кто из нас мог бы ожидать подобное? Ты вообще что-нибудь понимаешь?

– Нет, – объективно ответил Алексей.

Шеф вздохнул.

– Знаешь, это еще не самое плохое. Гораздо хуже то, что даже я этого не понимаю.

«Я тоже без стакана не разберусь» – тревожно подумал Малинин. Две головы моментально повернулись в его сторону, и он понял, что сказал это вслух.

Глава одиннадцатая Объект номер два (20 часов 50 минут)

Поджав стройные ноги, роскошная блондинка в заштопанном нижнем белье сидела на обшарпанном диванчике в убогой гримерке. Вид у нее был настолько печальный, что если бы в этот момент рядом с ней оказался Петрарка, то поэт воспел бы грустную розу, одиноко растущую на развалинах.

В одной руке женщина держала дешевое пластмассовое зеркальце, другой подкрашивала длинные ресницы, обрамляющие голубые глаза. Со спинки стула свешивалось бордовое платье. Она не любила одевать белое с тех пор как загремела СЮДА – пятна от гнилых помидоров хорошо видны на светлой ткани, их чертовски трудно отстирать. Когда она предстала перед Главным Судом, жюри, изучив предложение Управления наказаниями, постановило низвергнуть ее на вечное поселение в Ад по двум причинам – сладострастие и тщеславие. Горячих оправданий, что тщеславны все люди ее профессии, а понятие «сладострастие» в XX веке подменило собой любовь, никто не услышал.

Она вздохнула так, что зеркальце слегка запотело. Ну почему эти закомплексованные люди мыслят замшелыми критериями средних веков? Никому в городе и в голову не пришло провести хотя бы парочку изменений в суровых законах, чтобы они соответствовали новой реальности. В Аду горит столько специалистов по пиару – почему бы не поручить им произвести ребрендинг? Один из ее многочисленных бывших любовников, услышав такое предложение, прыснул и насмешливо покрутил пальцем у виска. Какое хамство. Да, она согласна, что не хватает звезд с неба. Но разве не глупо судить людей из мира «кадиллаков», стрип-клубов и небоскребов по заповедям, утвержденным неизвестно кем семь тысяч лет назад?

Праведникам из Рая регулярно устраивают сюда организованные туры, чтобы те видели, чего избежали благодаря своей выхолощенной жизни на Земле, из которой были исключены все запретные сладости. Однако кое-кому из руководства города самому не помешало бы съездить в тур на эту самую Землю, дабы заметить, как сверкающее неоновыми огнями бытие Лас-Вегаса отличается от того, что они наблюдали в своем трухлявом древнем Вавилоне. Секс между еле знакомыми (а то и вовсе незнакомыми) людьми уже не прелюбодеяние, а такая же скучная норма, как утренняя чистка зубов, марихуану употребляют даже в школах, голые девушки не танцуют у шеста разве что на детсадовских капустниках.

Конечно, если бы ей дали пожить на Земле побольше… Возможно, в этом случае она стала бы другой. А почему нет? Начала бы ходить в церковь, потом прочитала Библию – а может быть, в результате вовсе заделалась патроном сиротского приюта. Но кто дал ей такой шанс?

…Женщина через голову натянула тесное платье, в котором еле виднелась ее крохотная грудь нулевого размера – не помогал даже китайский бюстгальтер с силиконовым наполнителем, купленный на черном рынке. Она повернулась к зеркальцу и посмотрела на себя с откровенной ненавистью. Каждый вечер она выступает в этом пропахшим кислым пивом кабаре, и всякий раз пьяные потные зрители с бычьими шеями и налитыми кровью глазами освистывают ее, закидывая томатами. Миллионы мужчин не смотрят на ее тело влюбленными глазами, как было на Земле, юные мальчики не готовы отдать жизнь за один ее поцелуй, журналисты не преследуют ее в туалете с просьбами об интервью. В этом городе она – лишь безголосая певичка, у которой за сорок лет ни одна собака не спросила автограф.

А ведь когда-то она, подобно ледоколу, гордо рассекала толпу алчущих, с мольбой протягивающих ей листочки через шеренгу дюжих телохранителей. Хоть бы один человек сейчас попросил ее расписаться! Хоть бы кто-то подарил один-единственный, пусть даже изрядно увядший цветок! Тогда ей казалось, что повсеместное обожание толпы никогда не кончится… Какой же она была наивной. Здесь она никто, статистическая единица серой массы, влачащая жалкое существование: у нее отняли даже ее превосходный бюст! Ублюдки! Да какое они имели на это право!