Электронная совесть - [35]

Такие неожиданные экскурсы в древние литературные источники были очень характерны для этого гуманитара.

– Я не знаю, что такое торба и чем она писана, – ответил Бренер, – но насчет дураков вы, пожалуй, правы. Мы все – безнадежные дураки, плоды жалких потуг природы создать думающие автоматы.

Меньковский неожиданно подумал о генетике. Недавно он познакомился с очень симпатичной черноглазой жрицей этой науки, и почему-то именно в связи с этим ему очень не хотелось, чтобы его считали автоматом, да к тому же еще плодом жалкой потуги.

– Чепуха! – сказал он раздраженно. – Очередной софизм, ничем не подкрепленный.

Бренер насмешливо улыбнулся. Это у него всегда здорово получалось. Такая пренебрежительная, сардоническая улыбка, от которой собеседнику становилось немного тошно. Он был типичным представителем молодого поколения метакибернетиков двадцать первого столетия, считающих, что мир – это лестница, ведущая их к вершинам познания. Только лестница, и ничего больше. Ступени из все усложняющихся уравнений.

– Вы все еще пытаетесь сохранить иллюзию умственного превосходства над машиной? – спросил он, наливая Стимулятор в рюмки.

Кружащийся около столика робот уже давно косился своим иконоскопом на бутылку. Теперь он взял из рук Бренера Стимулятор и понес его к буфету.

– Принеси нам две чашки крепкого черного кофе! – крикнул ему вдогонку Бренер.

– Это ваш идеал мыслящего существа? – спросил Меньковский, указывая на робота.

– Не передергивайте. Я имею в виду не механических слуг, а мыслящие автоматы, которым когда-нибудь нам придется прислуживать.

– Что-то я не могу припомнить, чтобы вам удалось создать хотя бы одного механического гения.

– А «Оптимакс»? Разве вы не знаете, что все сто пятьдесят уравнений Механики Случайных Комплексов выведены им в течение одной недели? Гиносян мне сам признался, что палец о палец не ударил при установлении основных положений. Все делала машина.

– Теперь вам придется делать новую машину, которая поняла бы эти уравнения, – сказал Меньковский. – С точки зрения человеческого разума, это типичная абракадабра.

Вернулся робот. Вместо кофе он принес две таблетки Универсального Успокоителя.

– Вот вы сами и признались в своей неполноценности, – захохотал Бренер, смахивая таблетки на пол, – а еще хотите тягаться с машиной, вы – так называемое мыслящее существо! Не забудьте, что при всем этом вы еще пользуетесь опытом, накопленным бесчисленным количеством поколений предков, а машина опирается только на то, что ею приобретено самой.

– В каждую машину вы вкладываете свой опыт, – вяло возразил Меньковский, – и без него она мертва. Честно говоря, мне уже опротивел этот спор. Ничего сверхъестественного ваши машины сделать не могут.

– Вульгарная философия двадцатого столетия! – загремел Бренер. – Если хотите, я завтра создам расу размножающихся автоматов, передающих свой опыт потомкам, и тогда посмотрим, на что они будут способны! Могу держать пари, что меньше чем за год они пройдут путь, на который человечеству понадобилось двести веков, а еще через год мы с вами будем краснеть, когда нас будут называть людьми.

– Пари? – переспросил Меньковский. – Я хочу держать пари, и, когда вы его проиграете, вы должны будете публично покаяться в своей ереси.

– Пора спать, – сказал робот, невозмутимо выключая свет. Меньковский спустился к морю. «Не нужно было пить столько Стимулятора», – подумал он, снимая одежду.

Холодная вода быстро сняла возбуждение. Одеваясь, он уже думал о том, какая удивительная наука генетика и какие чудесные люди ею занимаются.

– Все-таки самое замечательное в этом мире то, что мы не автоматы, – сказал он вслух и засмеялся.

* * *

Меньковский еще раз прочел текст и положил голубой листок на стол. Ничего не скажешь, перевод сделан великолепно. Задача была необычайно трудной: перевести на современный язык французскую балладу шестнадцатого века. И вместе с тем чего-то в переводе не хватает. Слишком все гладко: и безукоризненное построение строф, и великолепное звучание рифм, и математически точная тональность стиха. Это было самым лучшим из всех возможных вариантов, но почему-то вызывало тошноту, как слишком сладкое пирожное. Какая-то алгебра, а не искусство. Типичный машинный перевод. Он вздохнул и открыл словарь французского языка. Конечно, анахронизм изучать в двадцать первом веке языки, но иначе ничего не выйдет, и лицо поэта, так интересовавшего Меньковского, навсегда останется слепой маской, вылепленной бездушной машиной. Что-то вроде машинной музыки, красивой и точной, но напоминающей узор в калейдоскопе.

Назойливый звонок видеофона прервал его размышления. На экране лицо Бренера кривилось в привычной усмешке.

– Надеюсь, вы не забыли о нашем пари?

Охотнее всего Меньковский признался бы, что забыл, но, к сожалению, он все помнил.

– Я жду вас у себя, – продолжал усмехаться Бренер.

Меньковский вздохнул и захлопнул словарь…

* * *

То, что он увидел в лаборатории Бренера, вначале показалось ему забавным. Десять роботов – подчеркнуто небрежные копии человека, сидя спиной друг к другу, пытались распутать проволочные головоломки. Первым закончил работу тот, кто сидел ближе всех к двери. Он встал и небрежно потянулся к доске, на которой были развешены гаечные ключи. Остальные роботы лихорадочно продолжали крутить кольца. Прошло еще несколько минут, и все роботы, за исключением одного, закончили работу. С умопомрачительной скоростью вертел он головоломку, поглядывая исподлобья на обступивших его роботов. Еще мгновение, и множество стальных рук повалили его на землю. Неуловимо быстрым движением первый робот отвинтил у него на голове гайку, и неудачник рассыпался на десятки стандартных блоков.