Эль-Ниньо - [24]

Бурый и местами темно-зеленый панцирь, полтора метра в поперечнике, маслянисто блестел в свете прожектора. Он напоминал диковинный щит старинной работы, с бронзовой инкрустацией и малахитовыми прожилками.

— Панцирь — мой! — громко предупредил Фиш. Реф попытался возразить, он предложил распилить панцирь на несколько частей и честно поделить между всеми участниками операции. Еще кто-то высказался, что неплохо бы кинуть жребий. Споры прекратил боцман.

— Хватит бакланить! — прорычал он. — Решать ее надо скорее. Черепаха истекала кровью. В горле под нижней челюстью зияла рваная рана, оттуда торчало острие крючка. Она спрятала бесполезные ласты под панцирь, но голову спрятать не могла, мешал торчащий крюк. Черепаха лишь открывала и закрывала похожий на птичий клюв рот, откуда доносилось глухое булькающее хрипение.

— Вай ме! Слушай! Он плачет! — раздался голос Попяна.

Я присмотрелся и увидел, как из широко раскрытых от ужаса и страданий больших черных глаз черепахи сочится густая студенистая жидкость. Черепашьи слезы.

— И вправду плачет! — удивленно воскликнул Валера.

На несколько секунд вокруг черепахи воцарилась тишина. Люди с удивлением вглядывались в наполненные мукой глаза рептилии.

— Черепахи не могут плакать! — убежденно сказал Дракон.

— Плохая примета! — негромко произнес Войткевич.

Те, кто стоял ближе всех к черепахе, невольно попятились назад.

— Чертовщина какая-то!

— Отпустили бы вы ее, от греха подальше! — предложил электромеханик.

— Ага, сейчас! — Фиш вытер вспотевшее лицо рукавом. — Отпустим, как же! — он снова вытащил свой огромный нож. — Суп-то первый прибежишь есть. Кок здесь? Шутов!

Кто-то уже предусмотрительно позвал кока, и сейчас он стоял в сторонке с заспанным лицом и курил, не выказывая большого желания приближаться к черепахе.

— Шутов! Чего тебе отрезать? Говори! — спросил его Фиш.

— Мне ничего не надо отрезать! — сказал он сердито. — Я ее готовить не буду.

— Ты что?! — удивился рыбмастер. — Это же суп!

— Я скорее из тебя суп сварю, чем из нее, — Ваня Шутов щелчком отправил окурок за борт.

— Во дает! Совсем обурел! Видали? — Фиш обратился к собравшимся, ожидая поддержки, но все, как зачарованные, смотрели на черепаху. Она уже почти перестала шевелиться, только слезы текли и текли.

— Точно плачет! В жизни такого не видел, клянусь! — причитал Попян.

— Говорю вам, плохая примета! — раздался голос Войткевича. — Мало у нас неприятностей? Еще захотелось?

— Может, и вправду отпустим? — сказал кто-то.

Все посмотрели на Фиша.

— Ишь чего! — усмехнулся он. — Ладно, нам больше достанется. Ты-то чего встал? — прикрикнул он на Валеру. — Берись, перевернуть ее надо.

— Только чур — панцирь делим! — вставил Валера.

— Ладно, будет тебе панцирь! — согласился Фиш. — Хватайся!

Валера нерешительно приблизился к черепахе, нагнулся, посмотрел на нее и снова выпрямился.

— Зачем ее переворачивать?

— Так сподручнее, — сказал Фиш. — Надо ей голову отрезать.

Валера поморщился.

— Черт с ним, с панцирем, я не могу, — он отошел на несколько шагов.

— Да вы что, сговорились! — воскликнул пораженный Фиш. Он посмотрел на Дракона. — Ну хоть ты помоги!

Боцман отрицательно покачал головой.

— Ну и не надо! Сам все сделаю! — он опустился на одно колено, занес нож. Лезвие блеснуло в свете прожектора. Я невольно зажмурился. Когда открыл глаза, увидел, что Фиш опустил нож.

— Ну вас всех к черту! — сказал рыбмастер и по-мальчишечьи обиженно шмыгнул носом. — Хотите отпускать — отпускайте! По палубе пронесся общий вздох облегчения.

— Крюк надо вытащить, — быстро распорядился боцман. — Только аккуратно.

Все задвигались, засуетились. Я подумал, что неплохо бы попробовать остановить кровотечение из раны, и побежал на мостик за перекисью водорода.

Трояк пребывал все в том же дремотном состоянии.

— Ну что, поймали черепаху? — вяло поинтересовался он.

— Поймали! — сказал я. — Теперь отпускаем.

— Отпускаете — это хорошо, — произнес Трояк и натянул кепку на глаза.

Фиш, сделав маленький надрез, осторожно вытащил крюк. Прежде чем черепаха спрятала голову под панцирь, я успел смазать рану перекисью. Несколько человек взялись за края панциря, на раз-два-три взгромоздили его на планшир и столкнули за борт. Раздался громкий всплеск. Все кинулись смотреть, но подвести луч прожектора ближе к борту в суматохе никто не догадался. Черепаха моментально ушла в глубину и скрылась во тьме.

— Оклемается, никуда не денется, — убежденно произнес реф Валера. И добавил: — Хороший был панцирь.

А электромеханик вздохнул:

— Не к добру это все!

7

Где-то в глубине комнаты капала вода. Звук падающих капель отражался от сводов потолка и усиливал ощущение пустоты. Пьер Безухов, потея и заикаясь, делал предложение надменной красавице Элен Куракиной, обнаженные плечи которой казались мраморными — это сравнение я помнил еще со школы. Во всей первой серии «Войны и мира» нет эпизода скучнее. На «Эклиптике» во время этого объяснения обычно выходили на перекур.

Однако на этот раз зрители сидели неподвижно, боясь шелохнуться, раскрыв чумазые рты от изумления и восхищения. Они ни слова не понимали в этом разговоре. Не понимали, кто такая Элен, кто такой Пьер. Не знали, кто такой Лев Толстой и где находится Россия.