Экзорцист. Лучшие мистические рассказы - [22]

В ответ на стук к двери подошел древний старец. Он выслушал просьбу осмотреть комнаты и, вежливо извинившись, отказал. Завязалась беседа: старый смотритель, очевидно, вел очень уединенное существование и был рад случаю с кем-то поговорить. Анри первым делом справился о мебели, узнал, что она старая, очень старая, и стоит нетронутой с тех давних времен, когда уехали последние жильцы, и им овладело неудержимое желание взглянуть на нее хоть одним глазком. Со всей возможной деликатностью он намекнул старику, что готов щедро его вознаградить, однако услышал в ответ:

– Нет, месье, простите, но это невозможно. Я бы и рад воспользоваться вашим великодушием: живется мне туго, а времена нынче тяжелые. Но нет, об этом не может быть и речи.

– Но почему же, в конце концов? – удивился Анри. – Дом явно годами стоит пустой; проезжие и прохожие появляются редко, никто ничего не узнает, так почему бы не сделать приятное нам и не заработать самому?

– Ах, месье, не смею. Не из-за владельца или его агента: они и вправду ничего бы не узнали. Беда не в них, беда куда хуже! Не смею, месье, вы уж мне поверьте.

Почуяв тайну, друзья насели на старика, упрашивая открыть им истинную причину, и после долгих уговоров выяснили: у дома дурная слава, там случались ужасные вещи, и последние два десятка лет никто туда не входил, за исключением только агента, который изредка появляется и делает осмотр. Еще больше, чем старой мебелью, Анри интересовался сверхъестественными явлениями. Тут же заподозрив нечто занимательное, он спросил:

– Вы говорите, у дома дурная слава? То есть, по слухам, там являются привидения?

– Увы, да, месье, – признался старик. – Но это не пустые толки, а жуткая правда.

Разумеется, наши приятели не успокоились, пока не услышали всю историю, хотя это стоило им немалого труда: старику, судя по всему, не хотелось говорить, и, ведя рассказ, он то и дело осенял себя крестным знамением. Сюжет оказался прост; последний владелец вел жизнь скрытную и порочную, предавался, по слухам, дикому разгулу, заботился только о себе, был чудовищно жесток и сластолюбив. Подробностей старик не знал, но, так или иначе, дела барона всплыли на поверхность, на него посыпались несчастья, от которых он нашел (или думал, что нашел) избавление в самоубийстве. Однажды вечером он нежданно-негаданно возвратился из Парижа, и на следующее утро его обнаружили мертвым в кресле. Горло у барона было перерезано.

По словам старика, за этим последовала череда самых страшных разоблачений, одна история безумней другой. В чем именно они заключались, смотритель не знал, миновало слишком много лет, да он и не разобрался во всех этих сложных обстоятельствах. Была вроде бы какая-то тяжба, семья потеряла все богатства, дом достался дальним родственникам. Судебное разбирательство завершилось, и новый собственник вступил во владение, когда со смерти барона минуло уже много лет. Но и тогда к обстановке дома никто не притронулся; ожидали нового хозяина, чтобы он все осмотрел; только, с помощью приглашенных садовников, привели в порядок парк. Прибыл хозяин с женой и слугами, провел в доме ночь, а на следующий день они, объявив, что ноги их больше здесь не будет, вернулись в Париж.

– А что с ними случилось? – изнывая от любопытства, спросил Анри. – Что они видели?

– Не знаю, месье, – ответил старик. – Слухи ходили разные, а какие из них правдивые, трудно сказать. Хозяин попытался сдать дом в аренду. Дважды там селились жильцы, но дольше одной ночи не задерживались. Во втором случае вышел скандал: одна дама была так напугана, что с ней случились припадки. Потом, говорили, она лишилась рассудка и умерла; после этого дом уже не сдавали. Правда, четырежды приезжали чужаки с письменным распоряжением от хозяина пустить их на одну ночь, и всякий раз это добром не заканчивалось. Один, как господин барон, перерезал себе глотку; другого хватил кондрашка, еще двое от страха сошли с ума. При одном упоминании этого места всех стало бросать в дрожь.

– А теперь, любезный, послушайте меня, – сказал Анри, – причем внимательно. Я говорил, что интересуюсь старинной мебелью, и обещал наполеондор, если вы разрешите мне посмотреть, что имеется в chateau[4]. Но дома с привидениями мне в сто раз интересней, и после вашего рассказа я хочу и просто обязан провести ночь в этом. Даю сто франков, если вы меня пустите.

– Ей-богу, господин, об этом и думать нечего. Конец тут один: вы умрете, а я окажусь убийцей. Я бы рад вам помочь, но нет, даже не просите.

Но все эти возражения лишь добавляли Анри упрямства; он увеличивал мзду и клялся, что в любом случае вина не ляжет на старика; если ему так хочется, пусть только откроет дверь дома, запрется у себя в сторожке и отстранится от всего дальнейшего. Смотритель мучительно колебался. Любезного француза прельщала, конечно, щедрая мзда, но главное, неловко было отказывать настойчивому чужаку, которому, очевидно, до смерти хотелось провести эксперимент. Однако суеверный страх был сильнее алчности, и понадобился почти час уговоров, чтобы вырвать у старика неуверенное, на грани слез, согласие.