Экзамен - [2]

За мгновеньем мгновенье — и жизнь промелькнёт…

— Истинно сказано. Но вы заметили, домулла, что в последнее время и мгновения и линии жизни стали намного короче? Во всяком случае, большевики не жалеют сил, чтобы укоротить наши дни. Или я ошибаюсь?

— Устами вашими, Камол-ака, как и в прежние времена, глаголет сама мудрость. Кафиры совсем обнаглели. И родовитый бай, и почтенный промышленник, и преуспевший в делах своих торговец уже не чувствуют себя спокойно даже в стенах своего собственного дома. Кстати, вы слышали о такой штуке — ЧК?

Камол скривил тонкие губы в неопределённой усмешке:

— Приходилось, святой отец. Но насколько я помню, этой дьявольской службы в Ташкенте не было.

— Теперь есть, — вздохнул хозяин. — Правда, называется она немножко иначе: Чрезвычайная следственная комиссия, но разница в названии сути не меняет — аресты каждую ночь.

— Из наших кого-нибудь взяли? — напрягся Камол.

— Так, мелюзгу. Крупная же рыба плавает.

Сказано это было не без гордости, и Камол почувствовал, как в груди его зреет злость. «Ишь, — подумал он, — плавает… В тихой заводи плавает ваша жирная рыба, болтуны проклятые. Небось все спорите, клянётесь аллахом в верности общему делу, а сами только и мечтаете, как утопить, оплевать другого. А тебя-то, мулла Акобир, я знаю как облупленного. Ос$и нужно, брата родного зарежешь, сына не пожалеешь — в зиндане сгноишь, лишь бы тебе хорошо было, лишь бы тебе достался кусок пожирнее. Ведь это ты, мулла, выдал ещё в шестнадцатом году своих родственников царским властям. Днём ты вопил в мечети, что, дескать, грех для правоверных подчиняться приказам белого царя, а когда начался призыв в тыловые войска Российской империи мусульман и твои бедные родственники ударились в бега, ты сам пошёл в жандармское управление и донёс на них. Шакал вонючий, рыба гнилая…»

Так думал о своём хозяине высокий гость Камол-ака, но то, что было в душе его, никак не отразилось на челе. Чёрные миндалевидные глаза его взирали на муллу Акобира с величайшим почтением, а тонкий горбатый нос от избытка внимания и почтительности, казалось, стал ещё длиннее, чтобы вдыхать аромат мудрости, расточаемый святым отцом.

А мулла Акобир ласково улыбался.

«Где этого проходимца носил шайтан целых три месяца? — думал он. — Странная личность… Камол. А может быть, и не Камол? Может быть, Мурод, или Собир, или ещё как-нибудь… Что мы о нём знаем? Торговец. Но чем? Не слыхивал я раньше о таком торговце, хотя изъездил по святым (ну, себе-то уж можно и не врать: по торговым) делам весь Туркестан от Верного до Красноводска. Хотя, правду говоря, денег у него куры не клюют и платит он за услуги не вонючими керенками, не какими-то липкими от типографской краски дензнаками и бонами, но самыми настоящими фунтами стерлингов. Ни в «Улеме», ни в «Шурой ислам» о нём тоже толком никто ничего не знает, а все заискивают, лебезят. И с Джунковским он накоротке, и с этим прапорщиком… — Акобир даже мысленно запретил себе произносить фамилию прапорщика. — Купчик из Мешхеда… А какой нынче товар в Мешхеде? Там полным-полно англичан, там сейчас спрос не на ситец, а на пушки. Да аллах с ним… Сейчас главное — побольше выудить из него новостей. Судя по всему, птичка прилетела с севера. Север — край холодный, но там есть атаман Дутов, и от него идёт в Туркестан тепло…»

И, подумав так, мулла Акобир улыбнулся ещё ласковей и спросил:

— Светлой ли была дорога моего уважаемого гостя?

— Дорога дрянь, — решил не церемониться Камол. — Дутов взял Оренбург и перерезал железку — это точно. Но Оренбургский фронт красных существует — и это точно. А пока он существует, путь Дутову в Туркестан закрыт. Правда, у красных мало оружия, но это явление временное.

— Мой уважаемый гость так считает?

— Я уверен в этом, домулла. Недавно из Астрахани вышел большой караван с оружием для Оренбургского фронта. Он движется на Челкар.

— Но ведь там же пустыня! Русские в пустыне — как дети.

— Там не только русские. Кстати, командиром у них Алиби Джангильдин.

— Постойте, постойте, — мулла Акобир наморщил свой пергаментный лобик, — не тот ли это мятежник, который вместе с Амангельды Имановым ещё в шестнадцатом году взбунтовался против белого царя?

— Он самый.

— Но ведь он же мусульманин!

— Мусульманин. И красный.

— О аллах, пошли проклятие на голову отступника, — закатил глаза мулла Акобир, — сокруши его громом, испепели молниями, пошли мор на семью и весь род его!..

Камол криво улыбнулся:

— Поберегите силы, святой отец, они ещё вам пригодятся.

— Но ведь это неслыханно. Мусульманин — и вдруг…

— Почему же неслыханно? А разве среди рабочих хлопкоочистительных заводов мало мусульман? Может быть, их мало среди дорожных рабочих? Но они, домулла, спешат почему-то не к вам в мечеть, а на сборы дружин Красной гвардии. Дехкане на что уж преданный исламу народ, но и те отказываются приносить законную дань своим господам, как установлено шариатом. Или, пока меня здесь не было, что-то изменилось? Может быть, усилиями «Улемы» правоверные вновь обращены на путь праведный?

— Зачем же так резко, так категорически? — заохал мулла Акобир. — Мы здесь тоже не сидели сложа руки. Были между единомышленниками ссоры и распри, много сил душевных ушло на примирение, но с приездом в Ташкент инглиза Бейли всё изменилось к лучшему.