Экстремист - [8]

Было приятно трудиться в тишине и покое — только иногда теплый ветер заносил с невидимого бережка хохот молодцов и восторженные русалочьи взвизги. А почему бы м мне после трудов да в речной омут. Чтобы там, под корягой, забыться.

И я отправился на отдых и на чистый андалузский песочек. Под термоядерный небесный реактор. На простор речной волны.

На берегу было весело. Все играли в волейбол: и мальчики, и девочки, и даже Хулио, не отрывающий глаз от бюста русалочки Форы. Бюст и вправду был великолепен. Не знаю, на что надеялся мой друг, соперников у него пруд пруди. И каких! Апполону делать нечего. Впрочем, я вижу лишний жирок на торсах атлетов, и отдышечка после кульбитов, и неуверенность при приеме скорого мячика. Нехорошо. Будем работать над собой, друзья, и с этой положительной мыслью ухнул в реку. И уплыл на противоположный бережок, как это сделала ночью молодежь.

Когда вернулся, обнаружил её на песке. Девушки ушли готовить обед защитникам отчизны, а те без должного внимания угасли, точно арбатские фонари в полдень.

Я взбодрил всех сообщением, что в холле находится распорядок дня, вступающий в силу с 16.00. То есть у каждого есть время, чтобы закончить все свои личные дела, как-то написать письмо маме, послать телеграмму бывшей однокласснице, объясниться в любви Форе и так далее.

— Какие будут вопросы? — поинтересовался я.

На меня посмотрели, как на дизентерийного в палате холерных. Кроме Резо. Он, во-первых, знал меня с лучшей стороны, а во-вторых, блаженствовал, причмокивая и мечтая о бюсте нашей отечественной Merlin Monro.

— А у меня нет одноклассницы, — вспомнил Арсенчик, — чтобы телеграмму?

— А вы кололи кирпичи, — поинтересовался я, — головой?

— Ну? Кокали. На показательных выступлениях, — недоверчиво пробубнил десантник. — А что?

— Нет, ничего, — сказал я. — Отправь телеграмму любимой учительнице по литературе.

— У нас учитель был. По литературе. А что?

Я взялся за голову, будто все кирпичи мира упали на мою макушку. К счастью, ребята, похохатывая, увели бузотера. Подальше от меня. Отправлять телеграмму. Любимому учителю словесности.

— Ну как они тебе? — спросил я друга, засыпанного золотым песочком и схожего на мумию фараона Рамзеса, повелителя Солнца.

— О! — задохнулся от восторга Хулио, раб плоти своей. — Какие сиськи! Во!

— Тьфу на тебя! — и не плюнул только по причине пустыни Сахары во рту. — Рамзес херов!

— Ты чего, Алекс?

— Я спрашиваю, ребята, как?

— Ааа, хлопчики? Отличные. Вот Арсенчик. Такой головастый… Поднялся, осыпая меня наждачно-песочным пылью. — Ну, бултыхнемся!

— Ага, — песок скрипел на моих зубах. — Как ты. Вы даже чем-то похожи. Только он большой ум, а ты маленький.

— Точно, — трусил к воде, как старый павиан с отвислым задом. — Я над ним шефство возьму, сукой буду.

— Этим буду я! — заорал, настигая в три прыжка примата у воды. — Если не утоплю тебя!..

— Ты что, Сашок? Эй! Буль-буль! Я же… Еп! Буль-буль-буль!

Речным хищникам не повезло — мой друг оказался легче воды и не тонул, как я не пытался осуществить свою мечту. А что у нас легче воды? Правильно — хороший человек, которого много.

Когда мы вернулись под пальму в холл, то не обнаружили в рядах доблестной группы никакой паники. Все были умиротворены и спокойны. Я удивился, поинтересовавшись, неужели нет никаких вопросов? По поводу нового распорядка дня и физическо-культурных мероприятий имени меня. Нет, пожали все плечами, кроме одного вопроса. Какого?

— Там вон… утренняя пробежка пятьдесят километров? — объяснил диверсант Куралев с видом агнеца Божьего. — Это так?

— Пятьдесят? — хмыкнул я и взглянул на лист: там чья-то шаловливая ручонка (и я даже знал, чья) накрутила нолик у цифры «5». — Да, полтинник, — подтвердил я. — А что нам такие расстояния? Солдатам удачи.

И soldiers of fortune согласились — пробежим сто. Поутру. Налегке. На том и порешили. И разошлись с улыбками. Я и коллектив.

Так. Если выражаться образно, молодые волки решили проверить старого. Извечный конфликт между отцами и детьми. Ну-ну. Все правильно. Они должны быть уверены во мне, как я в них. Надеюсь, Акела (я) не промахнусь. И мне хватит педагогического такта объяснить, кто здесь ху, а кто — олух, то бишь неопытный. По молодости.

Потом состоялся сбор писем (четыре) и телеграмм (две), и я отправился в соседнюю деревушку. На малолитражке коменданта, с которой он расставался с таким болезненным видом, будто прощался навсегда с соратником по общей хозрасчетной борьбе за простыни, наволочки, подушки, одеяла и проч. Я заверил, что к обеду вернусь.

— А зачем вам в Зюзюкино? — не понимал служивый человечек. — У нас все есть. Как при коммунизме.

— Все, да не все, — ответил я, интригуя.

И уехал в это самое Зюзюкино, где признаков коммунизма не наблюдалось, скорее здесь просматривались общинные отношения. Если судить по запущенности центральной части сего населенного, простите, пункта. По сравнению с ним моя Ливадия — парижское предместье.

Хотя и здесь, на зюзюкинском краю света, незыблемо стоял Дворец культуры имени В.И.Чапаева, во всяком случае ржавая рекламная доска с именем легендарного командарма, героя народного устно-разговорного жанра, утверждала, что именно на этих пропыленных дорогах скатывались в сточную канаву истории головушки соотечественников, срезанных легированными саблями да шашками. Было и сельпо. С почтой. Слева, как входишь, продажа хлебных кирпичей, атлантической селедочки в неподъемных бочках, прелой мануфактуры и сельхозинтвентаря, а справа, как входишь, махонькая каморка, пропахшая сплетнями и сургучом.