Экстремальная дама - [42]

Она вкратце пересказала Паниной вчерашний инцидент в больнице.

— О господи, — только и смогла выговорить Екатерина Васильевна, снова вытирая платком свои по-старчески наивные глаза, — что же мне делать?!

— Вспомните, пожалуйста, кого-нибудь из подруг вашей дочери, — попросила Милославская.

— Ольга Лаврова, — неуверенно протянула Панина, — но она, кажется, уехала в Америку. Потом еще Эльвира Шаманова…

— Где я могу ее найти?

— Раньше она работала в ресторане на железнодорожном вокзале, а сейчас… — Екатерина Васильевна пожала плечами и вздохнула. — Больше никого не знаю.

С того момента, как Милославская вошла в комнату, ее не покидало ощущение, что сверток, который мать Оксаны так стремительно спрятала в баре, она где-то уже видела. Сначала она попыталась вспомнить, где, но потом, когда сразу это не получилось, она, как это делала всегда, направила импульс своему подсознанию и постаралась забыть о свертке. И вот сейчас, некоторое время спустя, память выдала ей совершенно определенный ответ. Теперь Яна не сомневалась, что именно этот сверток некий пригрезившийся ей очкарик передавал Оксане Санталовой в ресторане. Она даже вспомнила название ресторана — “Золотое плато”, оно желтыми нитками было вышито на терракотового цвета салфетках, лежащих на столах.

Таинственное всегда притягивало к себе Яну, а в этом свертке было нечто таинственное. Неспроста он появился в ее видении. Не просто так и Екатерина Васильевна первым делом решила убрать его с глаз долой. “В нем кроется разгадка этого преступления”, — пришла к выводу Милославская, и она должна во что бы то ни стало заполучить его или хотя бы узнать, что в нем находится. Но как это сделать? Просто попросить? А вдруг Панина откажет ей? Вдруг она что-то знает о преступлении и пытается скрыть? Конечно, тогда она откажет в просьбе, и придется связываться с Руденко, как-то все ему объяснять, упрашивать, чтобы он поверил ей на слово и получил ордер на обыск в квартире Паниной. Но, насколько знала Яна, для получения ордера должны быть серьезные основания… И потом, пока Руденко получит ордер, если это ему все-таки удастся, сверток просто-напросто может исчезнуть, как испаряется снег весной под теплыми солнечными лучами. Нет, ждать нельзя, нужно действовать быстро и решительно. Сперва — напрямую, а потом, если не получится — хитростью.

— Екатерина Васильевна, — неожиданно произнесла Милославская официальным тоном, — вы знаете, что сокрытие улик карается в нашей стране в соответствии с законом?

— Господь с тобой, дочка, — испуганно посмотрела на нее Панина непонимающим взглядом.

— Со мной, — согласилась Яна. — Вы ничего не хотите мне показать из вещей, принадлежащих вашей дочери? — она ставила вопрос конкретно, в то же время давая собеседнице время для обдумывания.

— Так чего ж показывать-то? — Слезы как-то сами собой высохли на мясистых щеках Екатерины Васильевны. — Все вещи у нее теперь в другом доме.

— А она ничего не оставляла у вас незадолго до происшествия? — настаивала Милославская.

— Нет, — Панина часто захлопала глазами, вытерла платком картофелеобразный нос и поправила ладонью волосы.

— Постарайтесь все-таки вспомнить, Екатерина Васильевна, — давила на нее Яна, видя, что в открытую играть та не собирается. — Может, это какой-нибудь пакет или сверток? Вы положили его где-нибудь и забыли, а? Эта вещица, если бы она существовала, могла бы нам очень помочь в деле розыска преступника. Он ведь до сих пор гуляет на свободе…

— Даже не знаю, о чем это вы? — Панина глядела на Милославскую “честными” глазами, со смесью испуга, интереса и легкого осуждения.

— Хорошо, — Яна поняла, что “вспоминать” о свертке Панина не собирается, — тогда я попрошу вас прямо. Откройте, пожалуйста, бар и покажите мне то, что завернуто в пергаментную бумагу.

Эта просьба произвела на Панину такой эффект, которого Яна и не ожидала: с не свойственной для ее телосложения и возраста прытью, Екатерина Васильевна вскочила с кресла, в два прыжка преодолела расстояние до бара и заслонила его спиной.

— Нет, нет, это не ее, то есть не мое, то есть мое, а не ее! — скороговоркой выпалила она. При этом складки на ее лице как-то нелепо задрожали, челюсть поползла вниз, глаза же были подобны двум мельтешащим мотылькам.

— Так ваше или ее? — поняв, что лед тронулся, Милославская улыбнулась краешком губ.

— Мое, это мое, — тяжело дыша, закивала Панина.

— Ну так скажите мне, что это? — с интересом наблюдала за ней Яна. Она уже была уверена, что победа останется за ней.

— Это мое, вас это не касается, — продолжала стоять на своем Екатерина Васильевна.

— А мне кажется, — Милославская посмотрела ей прямо в глаза, — что эта вещь имеет самое непосредственное отношение к смерти вашего зятя. Если это так, а я в этом уверена, вам придется давать показания в милиции. Надолго вас, конечно, не посадят, но года два придется провести за решеткой. А вдруг за это время очнется ваша дочь? Кто тогда будет за ней ухаживать? В общем, решать вам, Екатерина Васильевна.

Милославская медленно поднялась со своего места и неторопливо двинулась к выходу.

— Ксюша взяла с меня слово, что я никому не скажу об этой кассете, — слезный голос Паниной остановил ее, — она ни в чем не виновата.