Экстенса - [34]

Помимо проблем с разделом и распределением «избыточного достояния», которые я прекрасно помнил из прошлых лет, у Совета появился новый орешек, который следовало расколоть: восточное побережье Зеленого Края западало под поверхность океана, территории уменьшались, погода теряла регулярность, а корреляция колебаний температуры и давления с временами года становилась все меньшей. По этому вопросу шли вечные переговоры с Их представителем, только каждая встреча в Крипте, проходила, могло показаться, по одному и тому же, фаталистическому сценарию.

— Это уже не естественные условия, — говорил кто-то из членов Совета. — С ними уже невозможно вести обработку земли, животные тоже их плохо переносят. Кроме того, вы вынуждаете народ к переселению, люди бросают дома, в которых появлялись на свет их предки.

— Все неудобства мы с охотой компенсируем, — отвечал Безымянный.

— Но мы не желаем еще больше становиться зависимыми от ваших подарков!

— Мне очень жаль.

— Просто-напросто, оставьте Край в покое.

— Как я уже неоднократно объяснял, тот факт, что представляю их перед вами, вовсе не означает, что я контролирую своих братьев. Вы же знаете, что, по сути, контролем над ними никто не обладает.

Тут уже начинались отчаянные оскорбления.

— Обман! Лжецы! Нарушаете Завет!

Безымянный тяжело вздыхал.

— А с кем вы его заключали? Разве я когда-нибудь утверждал, будто бы говорю от имени всех? Всегда нас была всего лишь горсточка — тех, кто вообще о вас помнит, которые обращают внимание на Зеленый Край и — благодаря памяти собственного происхождения, из бескорыстного любопытства или по причине каких-то иных симпатий — помогают вам, защищают вас, соглашаются с вашей ограниченностью, убеждают других любопытствующих не вмешиваться слишком явно. Вот вам и весь Завет, весь Договор: наша — моя и моих друзей — добрая воля. С самого начала, когда мы были всего лишь экспериментом, эксцентричным меньшинством, и даже потом, когда свободу в Инвольверенции выбрало большинство людей, мы всегда уважали ваше право на жизнь, как вы того желаете. Но сейчас я говорю о нашем суверенном решении, которое вы, из поколения в поколения, оформили рамками ритуала в великий Завет, Перемирие, в традицию некоего священного договора. А ведь его никогда и не было — лишь добрая воля со стороны более сильного. Можете в нее не верить, я же вижу, что не верите; тогда, в таком случае, скажите: а что могло бы нас еще удерживать?

— То есть, ты ничего не можешь сделать?

— Могу подать апелляцию про выход из некоторых преобразований; только это никогда не является самостоятельным решением, погодные изменения — это побочные эффекты процессов, в которые включено большинство человечества — хотя вы, естественно, людьми их уже не называете. И это проблемы огромной важности; я не смогу описать их вам даже в большом приближении, тем не менее, для нас они означают очень многое. Когда вы спешите на помощь ребенку, смотрите ли под ноги и обегаете муравейники? Мы же делаем все, что только в наших силах.

Выходя вечером из палатки на последнюю сигарету, мы комментировали переговоры мрачно, хотя и без особого пессимизма: Зеленый Край с самого начала был Ионой в брюхе кита, анклавом, отданным на милость врага. Один только Даниэль выступал резче; но, поскольку все мы знали, что его слова слышат и Они, то принимали поправку на переговорную стратегию — возможно, напрасно.

— Я бы не рассчитывал особенно на Их изощренность — качал он головой, выпуская дым из легких. — Ни на инстинкт самосохранения; хотя, Богом клянусь, инстинкт Их не удерживает, поскольку не перед чем. Что, собственно, могло бы им угрожать? Поглядите, как оно случилось с марсианским племенем: они настолько запетлились, настолько эволюционировали в бесконечность, настолько жадно размножались, что уничтожили планету, разнесли ее на кусочки, и жрут, множатся и продолжают преобразовываться. Какая Им разница: вакуум, не вакуум, планета, не планета? Почему мы живем так, как живем? Чтобы не быть рабами процесса. А вот Они, как раз, остановиться не могут, они обязаны проверять все тропы, и потому математическая необходимость очередных перемен подгоняет Их, глубже и глубже, одно преобразование за другим, и так без конца; и Они сами уже не знают, что Их ждет через пару шагов, даже если это и уничтожение планеты… Так где здесь жалость к нам? Мы можем рассчитывать лишь на случай.

Так он пророчество вал монотонным голосом, всматриваясь в темноту и огни Торга, лениво втягивая дым в легкие. Все в нем отбивало охоту отвечать, дискутировать: тон, отношение к проблеме, выражение лица.

Но один раз я уже не смог удержаться.

— Т-ты никогда нне узнаешь: ч-чего они хотят, а ч-что д-должны. Ты сам можешь р-различить? Вот я пред-пред-предскаж-жу тебе буд-дущее по Луне. Так чт-то? Являются ли Он-ни тем предсказан-нием, которое д-должно исполнить… исполниться…?

— Выходит, все еще хуже. Правда?

— Т-тогда, какая р-разница?

— Вот именно, — буркнул он, затаптывая окурок.

Я подождал, пока он не вернется в свою палатку. Время для переговоров давно уже закончилось, я был уверен, что никого не встречу. Оглянулся: в эту сторону никто не глядел. Я вошел в Крипту, двери были открыты, они всегда открыты. С каждой ступенькой вниз сердце билось все сильнее, экстенса инстинктивно подготавливала энергию в черных мышцах, спутник чужой планеты в моем мозгу генерировал барочные страхи. Я прошел прихожую, вот и зал. Безымянный сидел на первом же от входа стуле, пил из высокого стакана молоко (или какую-то другую молочно-белую жидкость). Походя я задумался над тем, что он хочет дать мне таким образом понять. Но, поскольку прочесть знака я не мог, его цель, скорее всего, в этом и состояла: сконфузить меня.