Эксперт по убийствам - [7]

Пенроуз сразу понял, что убийство это не было случайным, а являлось тщательно подготовленным актом насилия, вызванным скорее всего глубоко личными причинами. Понятно, что убийца вовсе не стремился быть найденным, и тем не менее он расположил многочисленные предметы-намеки как на самом трупе, так и вокруг него. Это свидетельствовало как о дерзости преступника, так и о его уверенности в собственной безнаказанности.

— Когда ее нашли, шторы были подняты или опущены?

— Обе шторы были опущены, сэр. Железнодорожник говорит, что поднял одну из них, как только вошел.

«И все же, — подумал Пенроуз, — чтобы после убийства подготовить такую сцену, нужно было оставаться в купе хотя бы несколько минут, а значит, решиться на существенно больший риск, чем большинство убийц могут себе позволить. Но в этом-то и суть подобных ритуальных убийств: здесь мы имеем дело не со страхами и сомнениями, свойственными обычным людям, а с высокомерием и самонадеянностью, неизменно присущими глубоко порочному человеку».

— Ее нашли именно в таком положении?

— Ну да. По крайней мере так утверждает этот железнодорожник. Его фамилия Форрестер. Он перепуган до смерти. Констебль Мейбрик нашел для него свободное помещение в здании вокзала и принес ему чашку чаю. Бедный мальчуган. Неудивительно, что он так напуган: не хотел бы я в его возрасте наткнуться на подобную сцену. Одних этих кукол достаточно, чтоб слететь с катушек, а тут еще и труп.

Пенроуз повернулся к куклам. Каждая из них была в фут высотой и разодета в отделанный бахромой плащ и старинный головной убор. Заинтригованный, инспектор подошел поближе и принялся, все более изумляясь, разглядывать каждую из кукол, таких неожиданно живых в этой сцене смерти.

— Билл, а это не просто куклы. Интересно, они принадлежали девушке или убийца принес их с собой? Эти куклы — театральные сувениры по пьесе, которая сейчас идет в Уэст-Энде: «Ричард из Бордо», историческая пьеса о Ричарде Втором. Куклы смастерили так, чтобы они в точности походили на главных персонажей пьесы. И на этом листе бумаги, — Пенроуз указал належавшую на сиденье записку, — цитата из пьесы: «Лилии сейчас больше в моде». Мне кажется, что фраза эта из роли королевы.

Фоллоуфилд никогда даже не слышал о такой пьесе, но ничуть не удивился, что его начальник все знает. У Пенроуза, помимо работы следователя, была еще она страсть — любовь к театру, о котором инспектор знал почти все, к тому же в театральном мире у него имелось немало друзей и родственников.

— А я-то думал, это просто забавная любовная записка.

— Возможно, в какой-то мере так оно и есть. Вопрос лишь в том, от кого она и будет ли ее автор потрясен известием о смерти мисс Симмонс.

— Вы думаете, что, может быть, он уже обо всем знает? Не слишком ли это очевидно, сэр? Я хочу сказать — выходит все, что нам надо разузнать: с кем встречалась эта девушка. В таком случае ее парень мог бы пожалеть наше время и оставить не только записку, но заодно и свой адрес.

— Не думаю, что все обстоит так просто. Для начала, у нас нет никакой гарантии, что записка — любовная. И, судя по тому, с какой тщательностью все было устроено, я полагаю, речь не идет о простом амурном письмеце — тут кроется глубокий смысл. И уж не говоря обо всех прочих атрибутах, тебе не кажется, что шляпная булавка — очень странный выбор оружия? Не очень-то мужское средство, правда? Прямо сцена из романа Агаты Кристи.

Инспектор знал, что Фоллоуфилд — знаток современных детективов. Он вдруг живо представил себе этого благоразумного сержанта, каждый вечер несущегося из Скотланд-Ярда домой, чтобы там, у камина, проглотить очередной новомодный детектив. Или еще того лучше — сочинить свой собственный. Одна мысль о том, что мисс Дороти Сейерс[3] не кто иная, как дородный усатый полицейский лет пятидесяти, привела его в тихий восторг. «Надо обязательно рассказать об этом Джозефине, когда мы встретимся завтра вечером», — подумал он.

Впрочем, теперь придется увидеть ее раньше, чем они намечали, и встреча эта будет не из приятных. Какой бы ни была причина убийства, но оно каким-то образом связано с пьесой Джозефины, и даже если объяснение тому самое невинное, он не имеет права скрывать от нее случившееся. Да и сама Джозефина не захотела бы, чтобы он это скрывал. Вот если бы можно было смягчить удар, пообещав ей эффектную разгадку этого убийства, вроде той, которая завершила ее первый детективный рассказ… Нет, он ни за что не будет морочить голову этой умной и славной женщине каким-то дешевым трюком. Ведь вряд ли ему повезет так же, как персонажу ее рассказов, инспектору Алану Гранту в первом же его деле. И сам Пенроуз, который являлся прототипом этого инспектора, и Джозефина хорошо знали: раскрытие убийства на деле происходит совсем не так элегантно и выглядит не столь впечатляюще, как в детективах. Что уж говорить про реальную смерть — та заражает все вокруг ужасом, скорбью, хаосом и разрушением таких масштабов, которые не вместит ни один роман.

Пенроуз, к своему смущению, вдруг заметил, что, пока он философствовал, Фоллоуфилд что-то ему объяснял, и из этого объяснения инспектор не слышал ни слова. Но сержант, привычный к тому, что мысли Пенроуза время от времени блуждают невесть где, принялся терпеливо повторять сказанное.