Эксперт, 2014 № 08 - [36]

Так что это движение развивается. Может, потому, что я стал встречаться с большим количеством людей, но мне сейчас видится, что готовых помогать нуждающимся стало гораздо больше.

— А когда к вам приходят нецерковные люди, имеет ли значение их побудительный мотив? Это может быть какое-то глубокое переживание, а может, просто друг сказал: «Пойдем за компанию». Это принципиально?

— Мотив, конечно, имеет значение. Но он может измениться, а действие — остаться. Один духовный писатель говорит, что даже если ты заплакал от обиды или от уныния, ты можешь превратить эти слезы в плач о грехах. То есть действие остается тем же самым, но мотив меняется, и само действие приобретает для человека другую значимость и ведет к другому результату.

Епископ Пантелеимон: «Принятие правильного решения — это не ход мысли,это изменение духа»

Фото: Виктор Зажигин

— Развитие волонтерства, конечно, вселяет надежду, но это все по большей части в городах. А у нас хватаетмедвежьих углов, где люди влачат существование в полной безнадежности, они никому не нужны. Церкви там нет и на их памяти никогда не было, до районных властей не достучаться, живут как в аду. Как помочь им?

— Бедность — она не только в медвежьих углах, она и в Центральной России. И таких людей огромное количество. Но что интересно: дров у них нет, а телевизор есть. И все эти люди в деревнях живут той жизнью, что в телевизоре. И происходит раздвоение: вот есть реальность, где все плохо, где ты пьешь, где нет денег, но есть телевизор, который погружает тебя в жизнь-мечту. Ну, у молодежи есть еще интернет.

Что может людям помочь? В девяностые годы очень большая надежда была на Церковь. Я помню, приходишь к какому-то начальнику: вот, Церковь нам поможет, батюшка, вот вы давайте что-то сделайте. Но помогает не Церковь, помогает Христос. Не какая-то организация хороших, умелых, знающих людей — вот пригласить их, выбрать какую-то хорошую партию, и все будет хорошо. Но такой партии не существует, люди-то во всех партиях одинаковые. А когда человек приходит к власти, у него больше соблазнов, больше искушений, и бывает трудно их преодолеть.

И Церковь тоже состоит из людей. И они далеко не святые. Люди в Церковь приходят учиться святости, но они такие же, как те, которые туда не ходят. Просто у них есть путь, они знают, куда идти, знают, как бороться с грехом. И пока человек не обратится ко Христу, пока у него не произойдет с Ним личной встречи, он обречен на страдания. На блуждания во тьме. И на веру в ложные идеалы.

И только Христос, обращение ко Христу может помочь человеку. И где бы человек ни жил — в каком-то таежном углу, или в Смоленске, или в Москве — если он верит во Христа, его жизнь преображается, он делается другим.

Добровольцы нашей службы «Милосердие» недавно рассказывали про одну парализованную старушку, к которой приходишь, а она всегда радостная. И им с ней приятно говорить, общаться, хотя она инвалид, не выходит из дому и не может жить без посторонней помощи. Но у нее есть в душе что-то, чего нет у других людей. Вот это и есть обращение ко Христу. Не просто всем ходить в церковь по воскресеньям, а обрести вот это знание, что есть Христос и общение с Ним в молитве, в чтении Евангелия, в таинствах Церкви — только это одно и может спасти человека от деградации, заблуждения и гибели.

И задача Церкви как раз явить Христа.

Конечно, мы, церковные люди, плохо умеем это делать. Но не нужно делать из этого поспешных выводов. Некоторые люди приходят в Церковь как в театр или на концерт — сейчас им будут показывать представление, будет музыка, будет интересно, и люди вокруг такие замечательные, хорошие. А Церковь — это музыкальная школа: ты пришел, тебе дали скрипку — учись, играй, и рядом с тобой такие же — кто на барабане, кто на скрипке учится.

Церковь — училище, и если ты хочешь научиться чему-то, ты будешь учиться рядом с такими же, как ты, людьми, которые, может, даже хуже, чем ты.

— Вы привели пример парализованной старушки, которая излучает радость. Но это редкость. И желающих помогать детям, даже трудным и больным, больше, чем старикам. Они бестолковые, капризные, а главное, они все равно на финишной прямой. Тут и не хочешь, а задумаешься и о своей смерти. Но мы не хотим о ней думать, мы не понимаем, зачем человеку память смертная. И не получается у нас милость к старикам.

— Если человек верит в Бога, если он прожил жизнь с Ним, это другая старость. Я как-то в одной деревне под Смоленском зашел в маленькую больничку, коек на двадцать, и там лежали две деревенские бабушки, такие милые. Я говорю: «Как вас зовут?» Одна говорит: «Меня — Танька». Прожила весь страшный двадцатый век, сохранила веру, хорошо бы, говорит, конечно, причаститься и в церковь сходить, да где же — у нас тут церковь закрыли, хоть бы батюшку пригласить, да где же его взять? Удивительная кротость и смирение. И нет уныния никакого.

Я помню, раньше для меня старики были каким-то особым классом людей. И мне они были не очень интересны. Теперь, когда я сам стал старым, я по-другому смотрю на людей: мои знакомые, которых я помню молодыми, стали старушками и стариками, но я смотрю на них, вижу их в молодости, и мне как-то легче их понять. Я смотрю на старого человека и думаю: он же в молодости был совсем другой. Думаю, что в вечности образ человека не тот, что в старости, когда человек уже умирает, а тот, который был на пике его расцвета, — таким человек будет для вечности. И знание об этом помогает примириться и с какими-то стариковскими немощами, и с болезнями.