Эксперт, 2013 № 26 - [37]

Монополия на коррупцию

Противники Саакашвили считают, что власти использовали борьбу с коррупцией для шантажа бизнесменов и пополнения бюджета. В юридической практике существует такое понятие, как процессуальное соглашение, — в Грузии оно означало, что подсудимый платит штраф и избегает тюремного заключения. Только за четыре первых месяца 2004 года прокуратура вытрясла из бывших соратников ЭдуардаШеварднадзе 25 млн долларов. Массовым применением этой нормы здесь гордятся. «Практически все представители старой власти, которые тогда попались на коррупции, были отпущены на свободу за очень большие денежные компенсации в госбюджет, — рассказывал Михаил Саакашвили. — Например, у нас была серьезная задолженность по пенсиям. И зять Эдуарда Шеварднадзе, который тоже был задержан, выплатил людям долг за три месяца. Отдал десятки миллионов в госбюджет и начальник железной дороги. А руководитель Контрольной палаты остался без своего огромного загородного дома». Однако помимо высокопоставленных коррупционеров эти соглашения вынуждены были подписывать и обычные заключенные, не обладавшие капиталами. Практика оказалась настолько широкой, что заключенных стали навещать представители банков, предлагавшие кредит под залог имущества. Теперь, когда стало известно, чем оборачивалась политика «нулевой терпимости» в местах заключения, хорошо понятно, как заключенных мотивировали к покупке свободы.

Между тем окончательно доверие населения к полиции было утрачено, после того как власти стали использовать ее в своих целях — для личного обогащения и подавления оппозиции.

Как выяснилось, столь рьяная борьба с воровством и коррупцией на низовом уровне (среди обычных граждан и чиновников мелкого и среднего звена) привела к «монополизации коррупции». Руководство страны, найдя управу на все проявления нечестности своих подчиненных, со своими собственными пороками не справилось. Политическая элита постепенно сконцентрировала в своих руках все имеющиеся активы. Часть удалось прибрать к рукам под разговоры о борьбе с криминалом — например, транспортные перевозки в столице. У тех же предпринимателей, которые работали легально, бизнес отнимали с помощью правоохранительных органов.

Любопытно, что сначала в стране были созданы практически идеальные условия для ведения бизнеса, власти сняли ряд ограничений и упразднили контролирующие органы — даже санэпидемстанцию. В Грузию потянулись и предприниматели из соседних стран, прежде всего из Армении. Однако когда бизнес вырастал, к предпринимателю приходили серьезные люди и предлагали либо делиться, либо попросту продать дело за бесценок. Бизнесмены косяками шли в прокуратуру и «дарили» бизнес государству. Спорить было бесполезно — несговорчивым часто подкидывали несколько граммов героина, и они получали срок с конфискацией имущества. В итоге крупный бизнес практически полностью контролировался представителями Единого национального движения. «Они им либо владели, либо заставляли бизнесменов оплачивать различные партийные мероприятия», — говорит Владимир Папава.

Иностранные инвесторы прекрасно видели методы работы грузинских властей. Неудивительно, что в «процветающую демократическую Грузию» иностранный бизнес шел не очень охотно — объем прямых иностранных инвестиций с 2004-го по 2012 год вырос лишь с 0,5 млрд до 0,9 млрд долларов.

Без русского трудно

Еще одним важным элементом формирования нового грузинского гражданина стала языковая политика, впрочем, кажется, совсем не удавшаяся. У небольших народов, говорящих на своих собственных языках, всегда существует второй язык большого соседа, с помощью которого они осуществляют связь с мировой цивилизацией и культурой. Для Грузии таким языком исторически был русский, и на протяжении нескольких столетий русская и грузинская культуры служили источником взаимного обогащения. Однако Михаил Саакашвили, стремясь вывести Грузию из-под пагубного российского влияния и присоединить ее к западному миру, поставил перед собой задачу устранить русский язык из грузинского культурного пространства и перейти на английский.

«Мы признаем и обожествляем принципы, которые признает Запад», — пояснял президент. «Новый грузин» обязательно должен был говорить по-английски — для этого власти выписывали из-за границы преподавателей и стимулировали собственных учителей. «Через пять-шесть лет практически все, кто еще может изучать языки — наверное, это люди до 40–50 лет, но тут все от человека зависит, — станут англоязычными, и это не какой-то каприз, а важное условие, чтобы получать современную информацию, знать, что происходит в мире», — говорил Саакашвили в 2010 году. По мнению властей, переход на английский язык решал несколько задач — в частности, способствовал евроинтеграции Грузии и помогал справиться с этническим сепаратизмом в ряде регионов страны.

На практике же создание «нового грузина» свелось лишь к исключению русского языка, однако заменить его английским оказалось не так просто. «Уходя из русского языка, ты не приходишь к английскому автоматически. Для этого все вокруг должно быть на английском: телевидение, культурная среда, как в Швеции — там везде вокруг английский. У нас же ничего этого нет, в лучшем случае мелким шрифтом титры пишут на английском. А большим языком был русский, ведь грузинский язык настолько уникален, что обходиться без большого языка в век интернета невозможно. Мы же, вытесняя русский язык, фактически ничем его не заменяем. Если через 20 лет в грузинском обществе не будет ни русского, ни любого другого языка — мы очень много потеряем. В лучшем случае английский будет языком элиты, а это уже настоящий раскол общества», — говорит министр по делам реинтеграции Грузии