Эксперимент «Идеальный человек». Повести - [86]

- Дрянь! Дрянь!!

Тина не сопротивлялась, только закрыла лицо ладонями. Пальцы у меня ныли от удара.

На шум прибежал Вацлав и утащил меня в комнату.

- Успокойся, - твердил он. - Береги нервы! Мы же едем в Африку, а там крокодилы…

Потом мы прощались с кобзиковыми друзьями. Члены общества ОГГ жали нам руки, лезли целоваться, кричали «ура», совали адреса.

- Через год я вас всех заберу в свое королевство! - кричал Вацлав.

Мы пили, ели, куда-то ехали, опять пили, ели, и было нам очень себя жаль.

- Съедят нас крокодилы, - хрюкал ветврач, утирая слезы. - С матерью старушкой бы попрощаться…

Последнее, что я запомнил в тот день, - вокзал. Вацлав, взъерошенный, бледный, совал в кассу разорванный рубль и требовал билет до Элизабетвиля.

А потом мы на ватных ногах убегали от милиционера.

СЕЙЧАС ВЫЛЕТИТ ПТИЧКА

- Получу зарплату - и уедешь, - сказал на следующее утро Кобзиков.

В ожидании зарплаты я целыми днями слонялся по городу или, если удавалось подзанять у Ивана-да-Глории, пил пиво в пустынном парке, где прямо на столиках лежали желтые тяжелые листья. Кроме меня, пить пиво приходили еще двое: уборщица тетя Клава, толстая женщина с добрым морщинистым лицом, и худой парень в очках.

Тетя Клава мела в парке аллеи. Вернее, одну аллею. Взмахнет метлой и задумается, глядя в землю; опять взмахнет и опять застынет. Пока тетя Клава доходила до конца аллеи, дорожку снова засыпало листьями, и тетя Клава начинала сначала. Свою кружку она выпивала торопливо, вытирала губы цветистым фартуком и пугалась - не идет ли заведующий. Заведующего я не видел ни разу, но, наверно, это был строгий человек, так как тетя Клава его очень боялась.

Худой парень в очках был, по всей видимости, поэтом. Он приходил раньше всех, смахивал рукавом со столика листья, густо посоленные крупной белой росой, клал записную книжку в клеенчатом переплете и начинал шевелить губами. Он не записывал ни строки, а все бормотал или смотрел вдаль.

Столики стояли на бугре, почти на самом краю парка, там, где он переходил в Средне-Русский массив. Даль очень походила на вытканный цветными пятнами ковер. Поэт, наверно, об этом сочинял стихи.

Буфетчик был угрюмый пожилой человек с жиденьким чубчиком и вкрадчивым голосом. Но, несмотря на свою наружность, это был очень порядочный буфетчик. За все время он не обсчитал меня ни на копейку, а кружки наливал даже выше ободка. Может, буфетчик боялся потерять нас как клиентов. За весь день его посещало всего несколько человек, в том числе милиционер. Он приходил ровно в пол-двенадцатого, быстро выпивал кружку пива и уходил. Наверно, на посту пить пиво не полагалось, так как милиционер нас явно стеснялся: он не смотрел в глаза и двигался по проходу между столиками боком.

Поэт со своей клеенчатой книжкой навел меня на мысль написать здесь, в парке, рассказ. Это была очень удачная мысль. В случае удачи я получил бы приличный гонорар. Но потом одного гонорара мне показалось мало, и я решил написать два рассказа.

Первый рассказ назывался «Четверо в осеннем парке». Ежедневно в парк приходят четверо, пьют пиво и глядят вдаль, подернутую осенней дымкой. С шорохом падает на дорожки листва, и уборщица тетя Клава метет ее метлой. Взмахнет раз - и задумается, взмахнет другой - и опять застынет. Тихо-тихо в парке и никого нет. Разве только иногда забежит выпить кружку пива милиционер (пиво пить на посту не разрешается, и милиционер всегда конфузится) да, утопая ногами в листве, пройдет в сторону Средне-Русского массива парочка влюбленных.

Четверо пьют пиво и молчат. Молчит буфетчик с жиденьким чубчиком (очень честный буфетчик), молчит, опершись на метлу, уборщица тетя Клава, молчит лес, озабоченный грядущей зимой, молчит бледное высокое небо в белых шрамах реактивных следов. Вот и все. Потом их осталось трое, потом не пришел еще один. И наконец, одна лишь уборщица тетя Клава пьет пиво у честного буфетчика с жиденьким чубчиком. И никто никогда не узнает, зачем приходили и сидели на самом краю Средне-Русского массива эти четверо.

Второй рассказ я назвал «Солнечные черепашки». Содержание его было таково. На каникулы в родное село приезжает студент-художник. Этот студент несколько оторвался от земли, природы. И вот он встречает молодую женщину, в которую был влюблен в детстве. Эта молодая женщина замужем за его бывшим другом. Студент не очень огорчен, ему совершенно безразлично это обстоятельство, но когда на следующий день он пошел на прогулку, то случилось невероятное: впервые со времен детства он заплакал. Далеко в поле стоял одинокий дуб на пригорке. Студент заворачивал к нему каждый раз, когда ходил на прогулку. Ветер шелестел в сухой граве, и по земле возле дуба маленькими черепашками ползали солнечные пятна, а над опустевшими полями в синей дымке кружил коршун. Студент нагнулся, чтобы поднять лист, и вдруг почувствовал горький-горький запах осенней листвы, родной-родной, как пахла в детстве материнская шаль. И он уткнулся лицом в листву и зарыдал.

Рассказы я решил отнести в журнал «Борьба». Помещение редакции сильно напоминало улей, только покинутый пчелами. Побродив по многочисленным пустым комнатам целых полчаса, я, наконец, нашел секретаря-машинистку. Она сидела над раскрытой хозяйственной сумкой и ела помидор.