Экспедиция инженера Ларина - [9]

На Камчатке создавался большой траловый флот. Все суда испытывали нужду в людях. Практика вербовки рабочих в центральных районах не оправдала себя: приезжие, отработав сезон — путину, уезжали назад. Моряков надо было готовить на месте. Обратились к выпускникам средних школ. Те охотно откликнулись. Какой юноша не мечтает о море! Больше всего попало бывших десятиклассников на «Ураган». «Ничего, — говорили в отделе кадров капитану, — план вам не выполнять. Плавайте себе на здоровье, обучайте молодёжь, испытывайте ваши изобретения». Капитан сердился, но Ларин не только не возражал, а даже радовался приходу образованной молодёжи на судно. Разве плохо? Десятиклассники — народ отзывчивый, горячий, увлекающийся. А на корабле, где испытывается новейшая техника, такие и нужны. Что из того, что нет у них морской практики? Практика будет! Однако пускать в такую погоду молодёжь на шлюпках было рановато.

Первым ушёл в океан Вершинин. Нырнул и исчез в пучине. Потом показался. Ларин дал ему отплыть от судна, махнул рукой Соболеву и тоже прыгнул на гребень волны. Пловец всегда испытывает радостное волнение. Сейчас к этому чувству примешивалось ещё чувство новизны и любопытства. Плавать в бушующем океане! Ларину этого ещё не доводилось, и ему казалось, что он находится в какой-то причудливой галерее из стекла и чёрного мрамора, освещённой тусклым светом. Вокруг него всё кружилось, качалось, двигалось; волна ежеминутно меняла форму, будто где-то там, впереди, открывались и закрывались двери галереи, воздвигались замысловатые перегородки и тут же исчезали; мелькали фантастические тени.

Ларин находился внутри волны, и его могло унести неведомо куда. Он всплыл на поверхность, потом, увидев метрах в десяти траулер, вновь погрузился и поплыл параллельно курсу судна. Вдруг свет погас, Ларина обступила густая темнота. Пришлось опять всплыть и осмотреться. На траулере погасили все огни, только один прожектор на мачте бросал упругий сноп света на бушующие волны, среди которых барахтался человек.

…Саша держалась с трудом. Силы иссякали, но она упорно боролась за жизнь. В последнюю минуту, когда уже мутилось сознание, перед нею вдруг возникла круглая тёмная голова с двумя рогами. Саша страшно испугалась, но крикнуть не было сил. Из воды взметнулись чёрные лапы и подхватили её. Саша попыталась вырваться, но цепкие лапы не отпускали, и она, вконец обессиленная, погрузилась во тьму. Она не чувствовала, как Ларин плыл с ней к траулеру и привязывал к тросу, как её поднимали на палубу.

Очнулась лишь в медпункте. Над ней хлопотал врач. Девушка застонала, приподняла голову и недоуменно огляделась:

— Где я?

— На траулере, девушка, на траулере, — весело сказал врач. — А знаете, ещё полчаса в воде — и я не поручился бы за вашу жизнь.

Саша с облегчением вздохнула и откинулась на подушку. В каюту вошла женщина-кок — тётя Паша — и подала Саше кружку горячего кофе.

— Выпей, согреешься.

Прихлёбывая обжигающую жидкость, Саша с ужасам думала о пережитом. Холодная пронизывающая вода… Голова с рогами… Наяву это было или чудилось? Может, и всё окружающее — светлая каюта, тепло, кофе, весёлый доктор — тоже только чудится ей? Саша забегала глазами.

— Мне просто не верится. Будто всё это не настоящее…

Врач изумлённо взглянул на неё и засмеялся:

— Все мы самые настоящие.

— Как вы себя чувствуете? — вдруг раздался из-за перегородки чей-то хриплый голос.

— Кто это?

— Да старшина «Резвого», — ответила тётя Паша.

— Как хорошо! — радостно воскликнула Саша. — А катер спасли?

— Спасли, спасли!

Саша хотела подняться с койки, но врач погрозил ей пальцем — нельзя, мол, и вышел. Слёзы выступили на глазах: она действительно на судне, действительно жива. Как приятно вот так лежать на свежей постели, натянув до подбородка белоснежную простыню! И зачем куда-то стремиться, чего-то добиваться, волноваться и переживать, когда так хорошо просто жить! Жить! Как люди этого не понимают? Саша слабо улыбнулась. До чего же глупые мысли! Нет, нет, просто жить нельзя! Это слабость, малодушие. Надо жить красиво, стремиться к высокой цели. А какая у неё цель? Море? Может, нет? Как всё это сложно. Саша, задумавшись, долго лежала с открытыми глазами и не заметила, как уснула.

…Ларин и капитан Усков сидели в каюте. Они не первый год плавали вместе, хорошо знали друг друга. Капитан — много повидавший на своём веку человек — был в годах. Суровый, седоголовый, с квадратным лицом и пышными усами, он не умел притворяться. Смена чувств сразу отражалась на лице: оно могло мгновенно теплеть от быстрой усмешки и становиться жёстким, если того требовали обстоятельства. Он объездил весь мир, привык к капитанскому мостику, штормам.

— Какой стыд, какой позор! — Усков быстро барабанил узловатыми пальцами по столу. — Не спустить шлюпку! Чёрт знает что!.. Ему за юбку Анфисы держаться, а не плавать.

Ларин пил кофе и думал об Ускове. Старик любил море и морскую службу. Из-за моря он даже остался холостяком. И хотя в Петропавловске у него был собственный дом, недалеко от порта, говорили, что и на суше он ухитряется оставаться моряком, оборудовав дом, как каюту корабля. Знали моряки и о давней дружбе капитана с боцманом. Когда-то они вместе начинали полную приключений и тяжёлого труда жизнь, скитались по южным морям, голодали, спали под лодками. Потом полюбили одну и ту же девушку, долго ухаживали за ней, ревновали друг к другу. Она предпочла статного Кузьму Веригина. Молодожёны уехали на Камчатку. Друзья расстались холодно. Через много лет, когда обоим перевалило за пятьдесят, судьба опять свела их, и старая дружба возобновилась. В городе они появлялись втроём: Усков в полной парадной форме отставного военного моряка, с выпяченной грудью и с лихо закрученными усами, Анфиса Веригина, высокая, выше Ускова на голову, немного отяжелевшая, но сохранившая в свои пятьдесят лет плавную походку русской красавицы, сверкающие зубы и твёрдые, не обмякшие губы, и сам Кузьма Веригин, с каланчу ростом, сажень в плечах, с пудовыми кулачищами. Капитан суетился вокруг Анфисы, ухаживал, то и дело подкручивая усы, сияя от счастья. Она принимала ухаживания, как должное: величественно, царственно. Кузьма Веригин, чуть ссутулясь, с добродушной снисходительностью посматривал на эту картину: в сердце не было места ревности.