Экспедиция инженера Ларина - [16]

Саша оборвала музыку, выпрямилась и в упор посмотрела на Щербаня.

— И вы хотите лишить нас этого? — звонко крикнула она. — Не выйдет! Никогда, слышите, никогда человек не расстанется с музыкой. Она будет сопровождать его и в космосе, и в океанских глубинах, и в девственных лесах…

Моряки хлопали в ладоши, кричали «бис». Саша одной рукой оперлась о пианино и слегка кивала головой, как делала это, выступая на школьных вечерах. Шум утихал, снова всплывал с неожиданной силой. Вершинин попытался восстановить тишину, потом махнул рукой и стал ждать, когда уляжется возбуждение.

— Как же договоримся, всё-таки? — удалось ему наконец вставить слово.

— А чего договариваться? Соревноваться — и баста!

Данилов, как и все, с восхищением смотрел на Сашу. Ну и дивчина! Вот бы подружиться с ней! Но он не питал на этот счёт особых надежд. Куда ему, с рыжей шевелюрой, когда рядом с ней столько красивых парней! Ему даже жарко стало, и он заёрзал на стуле.

— Чего вертишься? — тихо спросил Соболев. — Высказаться хочешь? Данилов просит слова, — сказал он, обращаясь к Вершинину.

— А ты что, его адвокат? — усмехнулся Вершинин. — Говори, Данилов.

— Я н-не зн-наю, — заикаясь от смущения, начал Данилов. — Товарищ Щербань говорил, что на Луну инженеров будут брать. Заявление и я писал, на Луну или на Марс, всё равно. А вот машин не знаю. Люблю столярничать.

— Тоже мне, космонавт нашёлся! — процедил Новиков. — На Луне ещё лес не вырос для твоего топора и рубанка.

— А что — топор? Топор — он всегда нужен. И песня нужна, — огрызнулся Данилов и вдруг озорно улыбнулся: — Может, я хочу боцманом на лунном Московском море поплавать…

Каюта дрогнула от смеха. Только Вершинин хмурил белесые брови. Такой важный разговор начали, а свели к топору и песне.

Данилов чуть приподнял рыжую голову:

— И ещё, Новиков, мы тебе не позволим драться. И Соболеву не позволим…

Новиков резко поднялся:

— Ты, доносчик, забыл про уговор? Я тебя… Да ты знаешь, что с тобой будет…

Снова поднялся гвалт.

— Да тише вы! — кричал Вершинин. — Тише! Давайте по порядку…

Но Данилов побледнел и трясся, как в лихорадке.

— Врёшь, не доносчик я, не доносчик! — с обидой кричал он.

— Я хочу узнать, — вмешалась Поленова и посмотрела на Соболева, — правда это? Дрались с Новиковым?

— Ничего не правда, — отрывисто бросил Новиков. — Мы с этим делом сами разберёмся.

— Конечно, правда, — сказал Соболев. — Но я не жалею, что проучил Новикова…

Вершинин кое-как установил тишину.

— Товарищи, — сказал он. — Советские моряки славятся своей дружбой. Наш лозунг: один за всех, все за одного. Решим так: Соболев и Новиков подумают о своём поступке и извинятся друг перед другом. А Данилова зря ты обидел, Новиков. Проси прощения.

— И не подумаю!

— Как хочешь, — нахмурился Вершинин. — Только это не по-товарищески.

В кают-компании пили чай. Ларин прислушался к беседе капитана и боцмана на противоположном конце стола. Веригин рассказывал о Данилове. Тётя Паша бесшумно убирала посуду. Старший механик и радист играли в шахматы.

— Золотые руки у парня, — гудел боцман. — Отпусти его на палубу, Иван.

— Говоришь, золотые? А третий механик Щербань считает твоего Данилова балластом на судне, — сердито сказал Усков.

— А на кой леший мне твой Щербань! Наговорит он… Хлопец добрый.

— Мне не хлопцы — матросы нужны. А то, чуть штормом запахло, шестерых укачало, шлюпку сломали. Матросы… Знаете, — капитан отпил глоток чая, — недавно прочитал про танцульки какие-то особенные западные, про стиляг. Разве фельетонами это искоренишь? От безделья всё идёт. От лёгкой жизни за спиной папы и мамы. Излишне опекаем молодёжь, портим. Заметьте — сами портим. А потом фельетончики. Будто проблема заключается в узких брючках да клетчатых рубашках. Если бы только в этом, о ней не стоило бы говорить…

Не докончив фразы, Усков махнул рукой. На некоторое время в кают-компании воцарилось молчание. Ларин отодвинул стакан.

— Вы, оказывается, пессимист, Иван Константинович, — сказал он. — Не так уж много этих самых стиляг. Вы не хуже меня знаете, что молодёжь у нас чудесная. Разве мало свершается героических дел молодыми людьми? Я глубоко убеждён, что вскоре, даже скорее, чем вы думаете, наш экипаж будет состоять из хороших моряков.

— В принципе Иван Константинович прав, — вдруг поддержал капитана старший механик. — Кустарщиной занимаемся. Почему бы не оборудовать специальное учебное судно и не организовать на нём своеобразные курсы морской практики для молодёжи? А если глубже заглянуть, то на Камчатке давно следовало бы открыть несколько средних школ с морским уклоном, и проблема кадров была бы решена…

— Разделяю вашу точку зрения, — сказал Ларин, думая о своём, и включил микрофон.

Чёрный круглый репродуктор над дверью кают-компании заговорил. Ларин досадливо поморщился. Вместо голоса вахтенного донеслись посторонние голоса. Спорили, очевидно, в красном уголке с включенным микрофоном. Постепенно голоса стихли. Теперь говорил один человек, говорил насмешливо, едко.

— Голос Щербаня, — заметил старший механик. — Помешался человек на машинах. Ишь ты, как отчитывает!

Ларин заинтересовался. С Щербанем ему довелось учиться в средней школе во Владивостоке. Это было давно. Но уже тогда Щербань увлекался машинами. С девятого класса он перевёлся в мореходную школу, и с того времени их пути разошлись. Друзьями они никогда не были, и когда неожиданно столкнулись на палубе «Урагана», даже не сразу узнали друг друга, а узнав, поздоровались, как будто только вчера расстались. Щербань насмешливо бросил: «Рассказывали о твоём электролове. А я вот дослужился (так и сказал — „дослужился“) до третьего помощника стармеха». О том, что делал Щербань последние пять-шесть лет после окончания мореходной школы, неудобно было расспрашивать, а сам он не рассказывал. И сейчас, слушая Щербаня, Ларин всё больше хмурил брови.