Экспедиция идет к цели - [71]

…Вечер совсем погас, показался клочок темно-голубого неба с крупной звездой, заметались над головами летучие мыши. Тоскливо кричал одинокий сыч.

Путешественники лежали притихшие, охваченные странным чувством тревоги и нереальности всего окружающего: каждому казалось, будто он слышит блоковский «забытый гул погибших городов». И Пушкарев прислушивался к этому гулу прошлого в самом себе. Он держал теплую руку спящей Вали и все смотрел и смотрел на одинокую сверкающую звезду в темно-голубом небе. Иногда он окидывал взглядом пустырь, стены, укрепленные многочисленными башнями; видел широкие каменные лестницы, по которым можно подняться на стены; высокий массивный субурган на северо-западной угловой башне, окруженной балконом с барьером, — отсюда, по-видимому, сыпались тучи стрел на врага, подошедшего к городу.

Опустив руку Вали, он осторожно встал и поднялся на западную стену.

Пространства расчистились от желтой пыли, и в вечерней синеве проступали очертания субурганов, стоящих группами вдоль дороги, некогда оживленной, а теперь заброшенной. Каждый из субурганов, несомненно, был наполнен древними книгами, полотнами, статуями и другими сокровищами. Он видел вдали развалины форта Агатан-хото, там за ним, за сухим руслом и небольшой рощей в зарослях камышей текла река Эдзин-гол, та самая, которую императорские войска в свое время отвели от осажденного города; ближе виднелась высокая башня, она манила к себе.

Хара-Хото был расположен на низкой террасе из грубозернистых твердых песчаников, пески заметали его главным образом с севера и с востока, со стороны страшной Алашаньской пустыни.

Пушкарев вздрогнул и резко обернулся, когда почувствовал, что рядом стоит кто-то. Это был Тимяков.

— Не спится, — сказал он. — Если бы у нас был на руках открытый лист китайского правительства, мы могли бы задержаться на несколько дней и поискать те статуи, которые оставил здесь Петр Кузьмич. А впрочем, неизвестно, что творится сейчас в сомоне, в лагере нашей экспедиции. Нужно поторапливаться.

— Мы все равно попадем в руки китайских пограничников.

Тимяков неопределенно хмыкнул.

— Таковых здесь не имеется, — сказал он. — Граница охраняется только с монгольской стороны, и то заставы разбросаны далеко друг от друга, а с китайской всеми пограничными делами ведает один-единственный чиновник — цагда-тайгама, мой хороший знакомый, торгоут — монгол. Да и кто отважится нарушить границу в этих безводных и безлюдных местах? Разве что авантюристы, искатели кладов наподобие Карста! Тут куда ни глянь — смерть! Нинся — это пески Гоби и Алашаньской пустыни вплоть до Великой китайской стены. А ведь при царствовании тангутов этот район был крупнейшим плодородным оазисом, густо населенным. Мы с Сандагом обследовали окрестности Хара-Хото: повсюду следы былого земледелия; здесь среди рукавов многоводной реки на сотни километров расстилались богатые пашни, стояли фанзы. Гранитные жернова, молотилки до сих пор валяются вдоль высохших канав.

Но самое интересное для меня — дорога, которая тянулась от китайской низменности до Гобийского Алтая. Вы правы: связь между Эдзингольским оазисом и Монголией существовала с незапамятных времен. То была прекрасная дорога, ее следы сохранились до сих пор: в июле 1925 года я в составе Монголо-Тибетской экспедиции Государственного Русского географического общества прошел по ней. При пересечении Центральной Гоби наш отряд вступил на древнюю дорогу, проложенную руками людей, подвластных губернатору Хара-Хото. Дорога сохраняет вид искусственной насыпи и отчетливо видна, если ехать сбоку. По ней вот уже много веков ходят караваны.

Ваши слова о некой связи Хара-Хото и пещеры-храма с гигантской статуей богини Тары навели меня на размышления: древняя, или, как ее сейчас называют, «торгоутская», дорога упирается в хребет Гурбан-Сайхан и ведет, как я теперь догадываюсь, прямо к той пещере.

Какая тут связь? В пещере с богиней, будем называть ее так, вы, сбитые с толку грудами ископаемых костей, не обратили внимания на одно обстоятельство. Должно быть, оно осталось незамеченным и Карстом, человеком, в общем-то, глубоко невежественным. По всей вероятности, он даже не потрудился обследовать пещеру как следует. А если и заметил в дальнем углу пещеры груды книг, то не обратил на них внимания. Я тоже сперва решил, что это обычная ламская священная литература, которая попадается в каждом монастыре, но из чистой любознательности прихватил один небольшой свиток и сунул его в сумку. Потом, как вы знаете, было не до свитка. А вот сейчас я его развернул и ахнул: письмо си-ся!

Он вынул из сумки свиток на бамбуковой палочке, встряхнул его, и в смутной синеве угасшего дня Пушкарев увидел на плотной серой бумаге крупные замысловатые иероглифы, похожие на китайские.

— А может быть, это китайский свиток? — спросил он.

— Нет. Я до этого не раз видел тангутские свитки. Их расшифровкой сейчас заняты ученые во всем мире. Один из них даже сказал, что это самая сложная система письма из всех когда-либо созданных человеческим умом. Существует целая отрасль языкознания — тангутика. У нас ею занимаются доктор Алексей Иванович Иванов и Николай Александрович Невский. Ну и я в свое время, будучи причастным к исследованиям Хара-Хото, внес свой скромный вклад в расшифровку письмен си-ся.