Экспедиция идет к цели - [58]

…Караван, растянувшись извилистыми петлями, пробирался по пескам. Впереди дрожали миражи. Фляги давно уже были пусты. На привале Лубсан сделал невеселое открытие: бочки протекали. Доски по неизвестной причине разошлись, и вода струйкой просачивалась в образовавшиеся щели.

Старик выругался: много воды утекло! Но щели быстро заделали.

Во время пути случилось еще одно происшествие. Старый верблюд Вали, поднимаясь на крутой склон, неожиданно опустился на колени, а потом свалился на бок. Девушка едва успела соскочить на песок. Верблюд лежал и рыгал. Вскоре он околел.

— Ушла душа верблюда в страну бурханов, — невесело сказал Пушкарев. — Не дожил до сорока лет два дня. Пересаживайтесь на запасного.

Но вскоре верблюды стали падать один за другим. К двум часам дня пятнадцать верблюдов околели. Шестнадцатый было свалился, но потом поднялся на ноги и тусклыми глазами смотрел на пески и на людей.

— Простофили мы! — ругался Сандаг. — Этого нужно было ждать… Ведь в котловине было много ядовитых растений. Верблюды их ели…

Как ни странно, но на ногах остались три верблюда: те, на которых ехали Карст, Очир и Цокто.

Пришлось остановиться. Долго обсуждали, что делать дальше. Осталось всего три верблюда! Бросили все снаряжение, даже лапу динозавра.

— Надо вернуться в мой лагерь, — предложил Карст. — Там вода. Идти дальше бессмысленно: мы погибнем от жажды. Идти пешком я отказываюсь.

— Ваше мнение нас меньше всего интересует, — сурово сказал Сандаг. — Ваши верблюды объелись баглуром, но они не подохли. А наши полегли. Все это кажется мне странным.

Карст пожал плечами.

— Я пойду пешком, — произнес он смиренно. — Пусть на верблюдах едут дамы. Я джентльмен.

Потянулись скучные, томительные часы. Пескам, казалось, конца не будет. Остаток воды почти совсем не расходовали: смачивали носовые платки и прикладывали к губам.

— Гойо! — сказал Тимяков и указал на торчащие прямо из песка среди сухих кустарников селитрянки мясистые толстые стебли. Все стали выдергивать эти стебли и жевать. Жажду пытались утолять также и ягодами хармыка. На глинистых площадках рос корявый ветвистый кустарник. Собранные в кисти черные, красные, желтые ягоды, похожие на черную смородину, имели солоновато-сладкий вкус.

Миражи и зной доводили до исступления. Валя тяжело дышала. Ее с двух сторон поддерживали Долгор и Пушкарев. Напрягая последние силы, она думала, что вот-вот упадет и больше не встанет. Александр, сам осунувшийся, черный, с глубоко ввалившимися глазами и потрескавшимися губами, из которых сочилась кровь, говорил ей что-то нежное и ободряющее. Они шли позади всех; слов Пушкарева горячих и бессвязных, как бред, Долгор так и не могла понять. Но когда эти слова доходили до сознания Вали, она горько улыбалась. Среди этой раскаленной пустыни он говорил о любви и о будущем, о том, как они вернутся в лагерь и навсегда будут вместе.

Долгор тоже выбилась из сил. Все чаще и чаще опускалась она на песок. Сидела безмолвно, недвижимо. Она не жаловалась на жару и не просила пить. Она привыкла ездить по степи на лошадях, и ей еще никогда не приходилось совершать такой долгий путь пешком. Иногда она выкапывала рукой ямку и, если песок оказывался чуть влажным, клала его в рот. Но от этого хотелось пить еще сильнее.

Тумурбатор со страдальческим видом смотрел на девушку. Его сердце переполняла острая жалость к Долгор. Может быть, вот сейчас, когда она сидела на песке, беспомощная, обессилевшая, он ясно осознал, что любит ее и будет любить до конца своих дней…

Но он ничего не сказал о своей любви. Он только подошел к Долгор и помог подняться.

— Я буду поддерживать тебя, — сказал он хриплым голосом. — Потерпи немного…

— Ничего… я сама… Береги свои силы.

И в самом деле она тихо пошла за Тумурбатором. Ее сапоги вязли в песке. В ушах звенело. Но она видела впереди себя Тумурбатора и потому двигалась вперед, боясь, что он исчезнет, растворится в этом знойном просторе.

Тимяков пытался ободрить разбитых, утомленных людей. Он рассказывал о своих странствиях, о мертвом городе Хара-Хото, говорил о мужестве русских путешественников, и это немного приободряло его спутников.

— Ничего, все скоро останется позади, и мы вернемся домой, — говорил он.

«И откуда у него берется энергия?..» — удивлялся Пушкарев. Выносливость ученого казалась ему сверхъестественной. Географ даже не прикладывал мокрый платок к губам: он берег воду — скромный остаток на дне фляги. Андрей Дмитриевич хорошо понимал, в каком тяжелом положении очутилась экспедиция по милости Карста.

Ему казалось, что и в истории гибели верблюдов как-то замешан Карст. Как замешан Карст, он не знал, но не верил, будто верблюды отравились. Такого случая, чтобы верблюд за верблюдом падали на землю, еще не было. Нет, они не объелись баглуром и ядовитым ковылем. Тут было что-то другое. А Карст только ухмылялся. Предъявить ему обвинение они не могли: за Карстом все время наблюдали, он не делал попыток к побегу, не жаловался. Он только ухмылялся, словно бы поддразнивал их, говорил всем своим видом: «Я хитрее всех вас. Вы простаки. Мы могли бы уложить вас всех, но я редко прибегаю к оружию. Убить члена правительства Монголии и крупного русского ученого — не в моей манере. Мое оружие — ум. Я все равно вывернусь, уйду и на этот раз».