Экскрементальный фестиваль - [2]

Да, вы попались. Рука психопата завладела вашей болоньей, капельки мутной слюны блестят на ваших обшлагах и горечь чужого дыханья обжигает ноздри. Но отчего, почему вы не в силах коротким движением кулака остановить этот маниакальный бред. А потому, увы, что перед вами не полоумные глаза случайного алкаша, а ваш собственный кошмар, сны, ночные призраки, смытые утренней струей студеной воды, вроде бы, навсегда, навечно отправленные в небытие.

Нет, он, немецкой шрапнелью изувеченный кирасир, сержант Детуш, и в этом его странный, пугающий гений, вернул вас во тьму, в бездонный омут ночи, ваяющей мерзкие хари из клейкого кома бессмысленных стонов, храпа, мычанья.

Как они схожи, порой просто неотличимы, два хроника, два антогониста. Один, тот что голос Мармеладова слышит, от шагов Раскольникова замирает, и второй, в голове которого дикой какофонией звенят смех Бардамю и кашель Робинзона. Не ума досужие игры, беллетрестические посиделки, трепотня под чаек - перемежающаяся лихорадка, галлюцинации, припаки падучей, паранойя, раздвоение личности.

Бред.

Но если не заврались совсем, соединяющие средство и метод, форму и содержание, то где-то должен быть, не может не открыться в конце-то концов, общий мучитель. Дух, разум или хромосомная мутация?

Душа. Черный квадрат, гиблый колодец, физиологическая аномалия, воспроизводящая наперекор всему - теплу, покою, свету, час за часом неизменно, сосущее, ноющее, рассудок помрачающее чувство обреченности.

Где вы, Дидро и Руссо, неистовый Виссарион и не менее пылкий Николай Гаврилович Чернышевский? Таким ли грезился вам гений атеистической вселенной? Что ему прикажете делать с душой, с кошмаром мистической значимости лишенным, с неспособностью глаза отвести от мук ежедневных, немыслимых, отрешиться от боли?

Что? Выдристать!

Да, вот так, по-простому выдавить из себя, как распершее кишечный затвор дерьмо.

- Как? Как вы сказали? - уверяет биограф, кричал Селин репортеру, пожелавшему запечатлеть писателя за рабочим столом, - А на стульчаке не хотите, на толчке не желаете?

Впрочем, акт фантастической дефекации, попытку извержения души назвал он красиво "Путешествие на край ночи"

Notre vie est une voyage

Dans l'hiver et dans la Nuit

Nous cherchons notre passage

Dans le Ciel ou rien ne luit

Ни проблеска на небе, ни искорки в душе. А за спиной звякает очередная цепочка, щеколда, засов.

Она готова была меня выставить хоть сейчас... Ничего удивительного... C'etait regulier... Именно потому, что тебя раз за разом выпроваживают в ночь, ты в конце концов окажешься-таки там, где надо, говорил я себе... C'est la consolation...

- Мужайся... Courage, Ferdinand... - все повторял я, все подбадривал себя... Потому как раз, что везде тебе указывают на дверь... a force d'etre foutu... ты обязательно поймешь, увидишь, черт возьми... что же пугает их всех... всех этих козлов, там за краем, в конце, на донышке ночи...

Он кокетничает, опять кривляется, по своему обыкновению, Луи-Фердинанд, он знает, лучше всех знает, что же кровь леденит, сушит гортань и лишает сна, когда в иррациональном мраке персональной вселенной аукается душа.

Смерть. La Morte. Небытие.

А бессит, заставляет его фиглярничать и гнусно хихикать всеобщее нежелание переживать этот страх. Пройти его коридорами, ощутить каждую выемку, выступ, прикоснуться к каждому камешку бесконечного лабиринта и у холодной скользкой стены последнего тупика убедиться:

Черви, черви... asticots...

Ни до, ни после ничего нет. Только вот это - легких дрожащие розовые пупырышки, день и ночь чавкающие кишки, голову болью разламывающие мозги - шкура, кости, мясо.

Да!

А значит и нет иного смысла и оправдания бытия кроме логики чувства и правды тела. Слушать и созерцать. Лежа на солнцем согретом берегу обмелевшей Гаронны под звуки аккордеона ощущать, смаковать, наслаждаться каждым оттенком радости и каждым нюансом боли. Вкусить, испытать, позволить плоти все, что только может она под равнодушным сводом небес на всегда готовой в лоно свое принять земле. И тогда, после этого не страшно будет уже, не больно умереть на солнцем согретом берегу обмелевшей Гаронны под звуки аккордеона.

Ferme tes jolis yeux, car les heurs sont breves...

Au pays merveilleux, au doux pays du re-e-eve...

Но люди заставляют себя и других прятаться и убегать. Убивать, насиловать, калечить. Нюхать ипрскую грязь, разящую пеплом, порохом и сортиром, госпитальные простыни марать кровью, гноем и спермой, водочными миазмами одуряющим потом, мочой и блевотиной заливать пароходные палубы и стены колониальных бунгало.

Унижение.

Ужас и страх - только это оставлено, дано в ощущениях, вычленено из бесконечной гаммы жизни.

- Суки, падлы, ублюдки, - хрипит Селин иступленно, - Вы сдохнете, все равно сдохнете, все до единого. Ваша злоба, ваша привычная опьяняющая подлость, она, в сущности, смешна, она не спасет, не защитит, под гадким илом, грязью и мраком ее, в тине темной души ждет, ждет своего часа, чтобы явиться, предстать во всей жабьей красе, хотите вы того или нет, правда.

Бесполезно.

Трагедия человечества в отсутствии воображения.