Экономическая проблема мазохизма - [4]

** По втором издании “Толкования сновидений” Фрейд называет “ду­ховными” (“ideelle”) мазохистами лиц, “которые ищут для себя удо­вольствия не в причиняемой им физической боли, но в унижении и душевном мучении” (1909, S. 114). — Пер.

Верные нашей привычной технике, мы прежде всего хотим заняться крайней, несомненно патологической формой этого мазохизма. В другом месте*** я описал, как во время аналитического лечения мы сталкиваемся с пациентами, поведение которых в отношении его тера­певтического влияния вынуждает нас приписать им не­кое “бессознательное” чувство вины. Там же я указал, как узнают подобных лиц (“негативная терапевтиче­ская реакция”) и не скрыл того, что сила подобного им­пульса составляет одно из серьезнейших сопротивлений и величайшую опасность для успеха наших врачебных или воспитательных замыслов. Удовлетворение этого бессознательного чувства вины есть, наверное, самая сильная позиция того выигрыша (составного, как прави­ло) , который человек получает от своей болезни, — сум­мы сил, которые восстают против выздоровления и не желают отказываться от болезни. Страдание, принося­щее с собой неврозы, есть именно тот фактор, благодаря которому они обретают ценность для мазохистской тен­денции. Поучительно также узнать, что наперекор вся­кой теории и ожиданию невроз, сопротивляющийся лю­бым терапевтическим усилиям, может вдруг исчезнуть, если страдающее им лицо оказывается в плачевном по­ложении несчастливого брака, теряет все свое состояние или приобретает опасное органическое заболевание. В таких случаях одна форма страдания сменила на посту другую, и мы видим, что единственно важным было лишь суметь сохранить известную меру страдания.

*** “Я и Оно” (1923), [гл. V].

Пациенты нелегко соглашаются с нами в том, что касается бессознательного чувства вины. Они слишком хорошо знают, в каких муках (угрызениях совести) вы­ражается сознательное чувство вины, сознание вины, и потому не могут согласиться с тем, что в них могли найти себе приют совершенно аналогичные импульсы, о которых они совсем ничего не подозревают. Я думаю, мы в известной мере учтем их возражение, если отка­жемся от и без того некорректного с психологической точки зрения наименования “бессознательное чувство вины”**** и вместо этого скажем “потребность в наказа­нии”, что с таким же точно успехом отражает наблюда­емое положение вещей. Мы не можем, однако, удер­жаться от того, чтобы не вынести своего суждения отно­сительно этого бессознательного чувства вины и не локализовать его по образу сознательного.

**** Чувства “не совсем правильно” называть “бессознательными”, см. “Я и Оно”: 3. Фрейд. Психология бессознательного, М., 1989, с. 430. — Пер.

Мы приписали функцию совести Сверх-Я и признали сознание вины за выражение напряжения между Я и Сверх-Я.***** Чувством страха, страхом совести (Gewis­senangst) Я реагирует на восприятие того, что оно отста­ло от требований, предъявленных его идеалом, Сверх-Я. Теперь мы хотим выяснить, как Сверх-Я взяло на себя эту требовательную роль и почему Я должно страшиться в случае расхождения со своим идеалом.

***** См. “Я и Оно”, гл. III. — Пер.

Мы сказали, что функция Я состоит в том, чтобы согласовывать и примирять притязания трех инстанций, которым оно служит; мы можем прибавить, что в этом оно может брать пример со Сверх-Я как своего образца. Ибо это Сверх-Я есть настолько же представитель (Vertreter) Оно, как и внешнего мира.* Возникло оно благодаря интроекции в Я первых объектов либидиноз­ных импульсов Оно, родительской пары. При этом отно­шение к данным объектам десексуализировалось, от­клонилось от прямых сексуальных целей. Только за счет этого и была обеспечена возможность преодоления Эди­пова комплекса. Сверх-Я удержало существенные чер­ты интроецированных лиц, их силу, их суровость, их склонность к надзору и наказанию. Как уже было сказа­но в другом месте,** легко представить себе, что в ре­зультате расслоения влечений, сопровождающего этот ввод в Я, суровость возросла. Сверх-Я — действующая в Я совесть — может теперь стать жестким, жестоким, неумолимым по отношению к опекаемому им Я. Таким образом, категорический императив Канта — прямой наследник Эдипова комплекса.***

* Эта мысль намечена в статье “Невроз и психоз” (1924) (G. W. 13) — Пер.

** “Я и Оно” (1923), [гл. V].

*** О “категорическом императиве” Фрейд говорит также в “Я и Оно” (гл. III и V). — Пер.

Но те же самые лица, которые, перестав быть объек­тами либидинозных импульсов, продолжают действо­вать в Сверх-Я в качестве инстанции, известной нам как совесть, принадлежат также и к реальному внешнему миру. Это из него они были изъяты; сила их, за которой скрываются всевозможные влияния прошлого и тради­ции, была одной из самых ощутимых манифестаций реальности. Благодаря этому совпадению, Сверх-Я, заме­нитель Эдипова комплекса, становится также предста­вителем реального внешнего мира и, таким образом, — образцом для устремлений Я.

Итак, Эдипов комплекс выказывает себя, как это и было уже предположено в историческом плане,**** источником нашей индивидуальной нравственности (мо­рали).