Эклипсис - [3]

– Эльф? Вы захватили эльфа? – воскликнул Альва, пораженный до глубины души.

– Их было пятеро, и каждый убил пятерых наших воинов, прежде чем умереть. Этого мы взяли живым. Он доблестный воин и храбро сражался. Теперь он услаждает своим нежным телом воинов эссанти.

Альва был шокирован.

– Если он храбро сражался, вы могли бы избавить его от такой участи. Следовало убить его сразу из уважения к его мужеству.

Кинтаро посмотрел на него с удивлением.

– Напротив, мы оказали ему честь. Быть рабом для удовольствий гораздо почетнее, чем пасти скот, как женщина, или погибнуть после боя, в плену. По нашим поверьям, когда делишь ложе с воином, тебе передается часть его умения и доблести. Так что этот раб никогда не остается без внимания.

Альва впился глазами в эльфа, которого тащили к ним через толпу на цепи. Опустив голову и слегка пошатываясь, тот покорно брел за кочевником, все так же обнимая себя руками, будто стремился защититься от нескромных взглядов. Он был полностью обнажен, и сердце у Альвы сжалось, когда он заметил, что эльф худ и измучен, что его тело покрыто синяками и царапинами. Если эссанти были так грубы с тем, кого желали соблазнить, то кавалер не мог себе даже представить, насколько они могли быть жестоки с рабом.

Пленника швырнули перед ним на колени, и тогда Альва, ни секунды не медля, протянул руку, взял его за подбородок и поднял ему голову, чтобы взглянуть в лицо.

И этот момент он тоже часто вспоминал и даже пытался описать свое первое впечатление в стихах, но неизменно рвал бумагу, потому что выходило банально и плоско, несмотря на его признанное поэтическое мастерство. Он смотрел на воплощенную красоту. Лицо пленного эльфа, пусть изможденное и лишенное красок жизни, поражало совершенством линий. Альве даже страшно было вообразить, как он мог выглядеть в свои лучшие дни, когда был весел и счастлив – конечно, если Древний народ умел веселиться и быть счастливым. Великий боже, казалось, что его лицо и все тело просто светятся в полутьме мягким серебристым светом. Альва застыл и никак не мог наглядеться на эти миндалевидные глаза с необычным разрезом, прикрытые светлыми, блестящими ресницами, на эти красивые, чуть припухлые губы странного сиреневого оттенка – искусанные, запекшиеся, но все равно соблазнительные. Эти губы созданы для поцелуев, подумал Альва. Кожа эльфа была матовой, нежной, тонкой, и шрамы, покрывающие его плечи и спину, были едва заметны – но все-таки заметны, и при виде их Альва ощутил жалость. Жалость и гнев. Он знал, что не может позволить себе предубеждения: у эссанти свои обычаи, они жестоки не только к другим, но и к себе тоже, а Древние в свое время вырезали целые народы и до сих пор относятся к смертным враждебно… Но его сердце поэта и ценителя искусства восставало против подобного варварства. Как можно было осквернить и испоганить прекрасное тело, знавшее до роковой встречи с кочевниками только любовь и ласку!

Он поднял эльфу подбородок чуть повыше, чтобы увидеть его глаза. Они были как… как расплавленное серебро. Сейчас они выглядели пустыми, равнодушными, но Альва был готов поклясться, что эти глаза могут сиять, как звезды в ночи. Только вот кому суждено эти звезды увидеть, кроме богов загробного мира, куда, без сомнения, предстоит отправиться эльфу не более чем через несколько месяцев. Его потухший взгляд и равнодушное, ничего не выражающее лицо говорили, что он уже перестал цепляться за жизнь, и она уходила из него по капле.

– Как тебя зовут? – спросил Альва мягко.

Эльф молчал, будто не слышал, ресницы его даже не дрогнули. Вместо него ответил Кинтаро:

– Он не говорит на всеобщем. Если бы он не перекликался со своими во время боя, мы подумали бы, что он немой, потому что он не проронил ни слова, когда с ним пытались поговорить.

«Почему меня это не удивляет?» – с горечью подумал Альва. Вслух он сказал, стараясь, чтобы в голосе его звучало одно лишь любопытство:

– Я не думал, что у эссанти принято мучить своих пленников.

Вождь пожал плечами и сказал спокойно и буднично:

– Гордость раба следует укрощать. Когда мы захватили его в плен, то устроили состязание: тот, кому удастся вырвать крик или стон из его губ, может овладеть его телом. Мои воины искусны в причинении боли, но эльф не издал ни звука, так что правило пришлось отменить. Он закричал только один раз – когда мужчина впервые возлег с ним.

Альву едва не замутило: он слишком живо представил себе, как это было и что мог чувствовать бессмертный эльф, когда его ткнули лицом в степную пыль и взяли силой, как будто мало было унижения плена и пыток. А если вспомнить, что у Древнего народа мужеложство всегда считалось грехом, то как представить себе степень его ужаса и отвращения?

Альва надеялся, что его лицо выражает лишь легкую степень заинтересованности, когда он повернулся к Кинтаро и произнес:

– Доблестный вождь, ваш раб долго не выдержит такого обращения. Может быть, ты согласишься продать его мне? Когда в столице увидят моего нового слугу, все узнают о мужестве и удачливости эссанти, сумевших захватить в плен эльфа.

Кинтаро улыбнулся весьма благосклонно. Видно было, что предложение польстило его самолюбию.