Екатерина Великая. Императрица: царствование Екатерины II - [137]

Петр действительно все «вдаль глядел». В январе 1711 года он отправился в Прутский поход, после позорного поражения уехал в Карлсбад лечиться, оттуда – в Торгау (в Германии на Эльбе), где должна была совершиться злосчастная свадьба царевича Алексея. В Россию он вернулся к новому, 1712-му году, а в июне уехал за границу почти на год – Померания, а потом Карлсбад, потом – Дрезден и Берлин; в начале 1713 года – Гамбург и Рендсбург, в феврале через Ганновер и Вольфенбюттель в Берлин, чтобы там встретиться с только что вступившим на престол королем Фридрихом Вильгельмом; возвращается в Петербург – а через месяц уже в финляндском походе и с августа все время в море. В январе 1714 года – Ревель и Рига. Август – его победа при Гангуте. 1715-й – на флоте в Балтийском море. В начале 1716 года уезжает из России, чтобы вернуться в нее только через два года – тут и Данциг (свадьба его племянницы с герцогом Мекленбургским, от этого брака родится Анна Леопольдовна, от нее – несчастное Брауншвейгское семейство). Кстати, вся погибельная чехарда на российском престоле тоже пошла от Петра; он упразднил старый закон о престолонаследии, установил новый – наследника назначает сам монарх, – но старшего своего сына убил, младший, любимый Шишечка, от Екатерины, умер трех лет от роду, а назначить кого-то Петр не успел и умер, оставив империю на произвол дворцовых переворотов; итак, в 1716 году он уезжает из России на два года, сперва – плавание на галерной эскадре, он с ней под Копенгагеном (июль); в октябре – Мекленбург, потом – Амстердам. В 1717 году – Франция (март), Амстердам (июль), Берлин и Данциг (сентябрь). Затем он два месяца в России, сперва в Петербурге, а потом в Москве, чтобы встретить привезенного из-за границы царевича Алексея; похоронив сына, Петр тут же уезжает…

Уж не сумасшедший ли царь был тогда на престоле? Это лихорадочное метание по чужестранным дворам – разве оно в пределах нормы?

При таком способе жизни когда же было ему заниматься Россией? Крепостническая, нищая, темная страна осталась предоставленной самой себе. Не было законов, которые бы защищали людей от насилия, от произвола властей; сельское хозяйство, ремесло и торговля – вся экономическая жизнь была парализована крепостничеством. Но если судьбы людей, живущих в России, Петра нимало не волновали, то его интерес к самой России был огромно велик: ему позарез нужны были деньги, а поскольку из страны уже были выкачаны все средства и русский мужик больше ничего заплатить не мог, на него была двинута армия, которая, по существу, стала карательной. Невольно возвращаешься к этому сюжету. Мы видели петровских гвардейцев, которые двигались в сопровождении плахи, – кстати, по большей части то была виселица, а при ней палач с кнутом и другой мастер – со щипцами и прочими орудиями казни. Крестьяне бежали, прятались, где могли, – дело в том, что в интересах фиска тут свободных насильно записывали в крепостные – петровская перепись была огромным механизмом закрепощения.

И дворян, и крестьян бросали в тюрьму, они сидели там в цепях и железных ошейниках, их пытали, требуя, чтобы выдали «утаенных» (донесение из Великих Лук: «от него, полковника Стогова, пытано и кнутом бито дворян – 11, из них умре один; держано в казематах дворян – 7, из оных от тесноты умер один; дворянских жен и дочерей держано – 6; людей и крестьян пытано и кнутом бито – 71, из оных умерло 10; в батоги бито людей и крестьян – 14»; донесение из Воронежа, где крестьяне во главе со священником решили «утаенных» не выдавать, – священник колесован, крестьян по вырывании ноздрей сослали на каторгу). Так шла перепись. Но подушную подать все равно невозможно было собрать – в ревизские сказки, как мы помним, были внесены и грудные младенцы, и дряхлые старики, и слепцы; беглые и умершие не вычеркивались, – на тех, кто остался в деревне, ложилась тяжесть непомерная, они физически не могли заплатить за младенцев, стариков, за слепых и беглых. И опять поднималась армия во главе с ее генералами, и опять шли команды с виселицами. Весь сбор от налогов практически шел на войну и на зарубежное житье царя с его свитой.

Насилие – вот главное орудие царя Петра. Ужас перед пыткой, перед казнью – вот та атмосфера, которая была ему нужна. Иначе он управлять страной не умел, а на расстоянии просто не мог.

Эта атмосфера ужаса, которую он нагнетал, вовсе не результат жестоких нравов того времени – ни отец его, Алексей Михайлович, ни брат, Федор II, ни дочь, Елизавета, не практиковали ничего подобного. Это личный вклад Петра в политику (и экономику) страны. Так буравил российские берега этот «водопад».

Но, быть может, самым роковым для России был указ от 18 января 1721 года, разрешающий промышленникам и заводчикам покупать крепостные деревни. Великий реформатор со свойственной ему бешеной энергией погнал русский капитализм в русло крепостничества, и русский заводчик, став крепостником, думал не о развитии производства и техническом прогрессе, но о том, как бы крепче посадить на цепь раба, дающего ему своим даровым трудом неслыханные прибыли, а самому войти в разряд знати. И стал русский ранний капитализм изначально больным и дряблым, не свободу нес он крестьянству (как это положено капитализму), а чудовищную кабалу. Этой своей политикой Петр надолго задержал развитие российской промышленности, и если бы Екатерина (а за ней и ее внук) не направила этот процесс в нужное русло – страшно подумать, какие бы тут были последствия.