Екатерина Великая - [109]

Уж никак не думала Екатерина, что сын предложит ослабить армию в такое время, когда целые края охвачены бунтом, который еще разрастается. Поневоле она усомнилась в способности. Павла трезво и правильно оценивать события. Нападки на проводимую политику раздражали ее. Не только Павел наставлял ее, но и Дидро. Он пристрастно расспрашивал императрицу о способах ее управления, явно намекая на то, что она пересекла границу, которая отделяет гуманную монархию от тирании. Она нуждалась в друзьях и союзниках, а не в критиках Только парижанин Мельхиор Гримм, чуткий и участливый собеседник, с которым Екатерина с первой же минуты почувствовала себя свободно, и оказал дружескую поддержку, когда ей этого так не хватало.

Стремясь к желанной независимости, она избавилась от своего давнего друга Орлова, но пришедший ему на смену ребячливый, ласковый и пустой Васильчиков вызывал у нее тоску. В сорок пять лет, седовласая, тяжелая на подъем, разочаровавшаяся в сыне, обремененная государственными заботами, императрица нуждалась в помощнике, — да, в любовнике, но в таком, который был бы другом и единомышленником, способным подставить свое плечо под общую ношу.

Она старалась привыкнуть к Васильчикову, но вскоре он опротивел ей. Скрывать эту неприязнь она уже не могла. Он уходил, она плакала. (Позже пору своей жизни, связанную с Васильчиковым, она вспоминала как время самых обильных слез.) Она начала было привыкать к скучному молодому человеку, тю ее не оставляла мысль, что новый любовник хуже старого. Неужели она попала к нему в зависимость и не сможет удалить его? Неужели она будет такой несчастной с ним до конца своих дней?

Мрачный Васильчиков тоже не чувствовал себя счастливым. («Я был просто шлюхой», — однажды сказал он.) У него болела грудь, и он был не в состоянии доставить удовольствие своей всесильной стареющей любовнице. Весь двор Екатерины относился к нему с презрением и не скрывал этого. Похоже, ему очень хотелось вернуться к своей прежней жизни, когда его никто не знал и он был всем доволен.

Екатерина давно собиралась избавиться от Васильчикова, как в свое время от Орлова, но что-то удерживало ее. Хоть он был неважным любовником и неинтересным, пресным человеком, но все-таки его можно было любить. У Екатерины была потребность в любви или ее подобии. Если любить ей было некого, она чувствовала себя потерянной, страдающей, в плену серой жизни. Но терпя возле себя Васильчикова, она чувствовала себя подавленной, потому что настоящее чувство постоянно ускользало от нее.

Мельхиор Гримм, ставший близким другом Екатерины зимой 1773–1774 годов, гостил во дворце с раннего утра до поздней ночи. Он мог наблюдать за императрицей в эту тягостную пору в разных обстоятельствах. После ужина она часто посылала за ним, усаживала рядом с собой и, занимаясь каким-нибудь рукоделием, разговаривала. Порой их беседы затягивались до полуночи. Из всех вечерних занятий она отдавала предпочтение беседам с Гриммом. Драмы казались ей скучными, комедии утомляли ее, а трагедии были не в ее вкусе. Концерты или оперы никогда ей не нравились. Карточная игра с высокими ставками не надолго занимала ее. Правда, ее воодушевляли новые идеи, но после одиннадцати лет правления идеализм в чистом виде начал вызывать раздражение. Дидро с его вечными вопросами о крепостном праве в России и наивными рассуждениями о сущности человеческой природы тоже стал действовать ей на нервы. Она ясно осознала, что государство в смутные годы должно отстаивать свои права и могущество только силой. Это — главное. А все остальные рассуждения об общественном благе и свободе человека должны стоять на втором месте. Дидро стал укоряющим голосом совести, и она ничуть не сожалела, когда в марте 1774 года француз покинул Петербург.

Гримм куда более соответствовал вкусу Екатерины, чем пытливый, легко воспламеняющийся и благородный Дидро. Швейцарец был сугубо земным человеком. Он был не прочь посплетничать, как и сама Екатерина, словом, был лишен иллюзий, связанных с улучшением человеческой природы. С Гриммом Екатерина могла обсуждать слабости своих придворных и распространяться на тему, которую называла «наш железный век». Гримм писал, что к исходу зимы у него с императрицей сложились самые сердечные отношения. Ее общество очаровывало его. «Я входил в ее покои с такой же уверенностью, с какой входит самый близкий друг, — признавался он, — зная, что в беседе с ней найду неистощимую любознательность, выраженную подчас в самой пикантной форме».

Екатерина сдружилась с Гриммом, вероятно потому, что Васильчиков страшно утомлял ее. К началу февраля у нее зародилась мысль снова внести перемены в личную жизнь. При дворе появился новичок богатырского телосложения, с увечьем на лице (без одного глаза). Он был так неопрятен в одежде и так груб в своих повадках, что придворные с утонченными манерами содрогались при виде его. Звали богатыря Григорий Потемкин.

Потемкин ворвался, как порыв горячего ветра из знойной пустыни. В нем угадывалась какая-то непонятная угроза. Огромный и неуклюжий, со слепым глазом, который он ничем не прикрывал, Потемкин бросал вызов напомаженным придворным, привыкшим скрывать свои телесные недостатки под повязками, париками и ярдами надушенного кружева. Он был чужаком. Он был слишком не похож на людей света, и никто не знал, как к нему относиться. Герой Турецкой войны, награжденный за храбрость, он не блистал солдатской выправкой. Одежда его даже отдаленно не напоминала армейскую. Он предпочитал долгополые кафтаны из блестящих шелковых тканей. Его мясистые пальцы мерцали, усеянные перстнями с самоцветами. Волосы он носил длинные и никогда не пудрил их. Ходил тяжелой поступью человека, уставшего от мирской суеты, отчего у окружавших его людей непроизвольно начинало сосать под ложечкой.