Екатерина Медичи - [7]

— Епископ пригрозил, что в противном случае отберет у нее и замок, и земли.

— Чем он это мотивирует?

— Тем, что будто бы они принадлежали предкам его рода еще со времен Меровингов.

— С какой стати, в таком случае, барон де Савуази поселился в этом замке? — продолжал недоумевать аббат.

— Он был подарен ему королем Карлом Мудрым после одного из его походов.

— Значит, баронесса имеет дарственную на замок и земли, а следовательно, епископ не имеет никакого права претендовать на то, что якобы принадлежало его предкам около шести веков тому назад.

— Все это верно, но среди бумаг покойного не нашли той, что удостоверяла права барона на владение замком.

— Значит, ее выкрали, — заключил аббат.

— Выкрали?! — воскликнул епископ. — Святая Мадонна, я и не подумал об этом… Но кто же?

— Тот, кому это было нужно. Епископ Ле Мана. Не надеясь на сомнительную авантюру со своими предками, он выкрал бумагу, которая могла ему помешать. Теперь, я думаю, не без содействия папы надеется заполучить земли барона, женив на баронессе внука.

Епископ несколько раз энергично кивнул.

— Я вижу, вы прекрасно уяснили обстоятельства дела, мсье аббат. — Он встал из-за стола. — А посему должны понимать, сколь необходимо видеть эту женщину здоровой и невредимой в одном из наших монастырей. Позже, когда она сделает пожизненный вклад в нашу обитель, ее можно будет устранить, а до тех пор не смейте и пальцем ее тронуть.

— Я понял, монсиньор, — глухо отозвался аббат, уже переставший различать на горизонте силуэт стремительно уплывающего от него аббатства. — Но как заставить ее предпринять такой шаг? Ведь она еще молода и полна сил…

— А вы не понимаете? — Епископ покосился на собеседника.

— Признаюсь, я в полной растерянности, — пролепетал Д'Эпинак.

— Необходимо удвоить ее горе, — коротко бросил Пьер де Гонди и уставился в окно, где в утренней дымке на излучине Сены проступал силуэт аббатства Целестинцев. — Не зря ведь я вспомнил про ваших людей.

— Вы имеете ввиду ее мужа? — уточнил Д'Эпинак.

— Именно, господин аббат, — отозвался епископ, не меняя направления взгляда. — Ибо, насколько мне известно, кроме дяди и мужа у нее никого нет.

— Но она может завещать все свое богатство королю!

— Для того я и позвал вас сюда, чтобы вы с вашим умением убедили ее в неправильности и несвоевременности такого шага. Ибо кто как не святая Церковь защитит заблудшую от невзгод и печалей и даст приют ее измученной и истерзанной душе? Следует иметь в виду, что муж баронессы, весьма богатый и достойный человек, в случае своей смерти завещал все свое состояние, как в золоте, так и в движимом и недвижимом имуществе единственному близкому ему человеку — собственной жене.

— Монсиньор… — задыхаясь от волнения, проговорил аббат, глядя на неподвижную фигуру Лангрского епископа у окна. — Но откуда вам сие известно?

— Мне сообщил об этом его нотариус, — ответил епископ и, обернувшись, воззрился на аббата: — Вас что-то смущает, Д'Эпинак? Или вам впервой браться за подобного рода дело?

— Монсиньор, — сказал аббат, — с моей стороны я готов приложить все усилия к выполнению задуманного вами, но…

— Но что же?

— Как знать, не уподобимся ли мы Ахаву и Иесавели и не постигнет ли нас их горькая участь?

Епископ вспомнил сюжет из Библии, на который ссылался аббат, и, усмехнувшись, ответил:

— Вряд ли найдется второй мудрец Илия, который вступится за виноградники Навуфея. Что-нибудь еще не ясно? Судя по вашему виду, это так. Говорите.

— Монсиньор, мне кажется, мы не предусмотрели одной детали. Что, если вдова барона де Савуази вновь пожелает выйти замуж?

— Сразу же после смерти мужа? — Епископ усмехнулся. — Вряд ли это возможно. Что скажут о ней при дворе? Как всякая разумная и благочестивая женщина, дорожащая своей репутацией, она не рискнет сделать такой шаг.

— И все же? Ведь нельзя отбрасывать и такой вариант.

— Но за кого?.. Когда-то вы занялись этой особой, я помню это, а потому вам, как никому другому, известно, что в настоящий момент она не имеет кавалера, за которого могла бы выйти замуж.

— Вы забываете о ее любовнике, господине Лесдигьере.

— Он протестант, их союз невозможен. Или вы допускаете мысль, что Церковь закроет глаза на такой вопиющий факт?

— А если бы он переменил веру и стал католиком?

— Тогда… — Епископ даже покраснел и плотно сжал губы. — Тогда, господин аббат, мои планы, так же как и ваша миссия, с треском провалились бы в преисподнюю. Но, — с улыбкой добавил он после недолгого молчания, — этого не произойдет по той простой причине, что шевалье Лесдигьер, насколько мне представляется, никогда не решится на это.

— Быть может… устранить и его? — робко предложил Д'Эпинак.

— Этого не стоит делать по трем причинам, — ответил епископ. — Первая: вы рискуете при этом не только жизнями ваших головорезов, но и своей собственной. Или вы забыли, что его называют первой шпагой Парижа и одной из лучших шпаг Франции?

— Но есть другие способы…

— Второе. Покусившись на жизнь этого дворянина, вы навлечете не только на свою, но и на мою голову гнев вдовствующей королевы, которая весьма благоволит этому молодому человеку, так же как и король, ее сын, и конечно же узнает, чьих это рук дело. Мне не хотелось бы вызвать в свой адрес неудовольствие Екатерины Медичи, то же советую и вам, а поскольку она к тому же дружна с Пием V, то, надо полагать, и с этой стороны нас с вами по головке не погладят; мало того, наши с вами шапочки скатятся с наших голов… а может, и сами головы.