Екатерина Ивановна Нелидова (1758–1839). Очерк из истории императора Павла I - [34]
Влияние Марии Феодоровны и Нелидовой на дела внутренние также возбуждало опасения. «Жаль, — писал враг их, Растопчин, летом 1797 года, — что на императора действуют внушения императрицы, которая вмешивается во все дела, окружает себя немцами и позволяет обманывать себя нищим (т. е. эмигрантам). Чтобы быть увереннее в своем значении, она соединилась с m-lle Нелидовой, которую она ранее с полным основанием презирала и которая, однако, сделалась ее интимным другом, с 6-го ноября прошлого года[175]. Мы, три или четыре человека, — отверженные люди для этих дам, потому что мы служим только одному императору, а этого не любят и не хотят. Они желали бы удалить князя Безбородко и заместить его князем Александром Куракиным, глупцом и пьяницей, поставить во главе военных дел князя Репнина и управлять всем посредством своих креатур. Это — план князя Алексея Куракина, величайшего бездельника, который грабит и запутывает все и бесстыдно выпрашивает себе милостыни»[176]. Алексей Куракин действительно возбуждал против себя всеобщее негодование своим корыстолюбием и стремлением к достижению личных целей; неудовольствие многих влиянием на Павла Марии Феодоровны и Нелидовой объясняется исключительно действиями Куракина. Павел Петрович не любил инициативы своих докладчиков по делам внутреннего управления, допуская выражение их мнений лишь по текущим делам[177]; между тем Алексею Куракину и в этом отношении предоставлено было широкое поле для действий. «Генерал-прокурор, — писал Безбородко, — имеет обычай и тем угождать, чтобы проект за проектом выдавать, хотя и выходят иногда большие несообразности». Насколько проекты эти были творением самого Куракина, имевшего тогда у себя в канцелярии выдвинутого им Сперанского, — судить здесь не место; но проект его об изменении финансовой системы, поддерживаемый иностранным прожектером Вутом, вызвал ожесточенное сопротивление и Безбородко, и Васильева, бывшего тогда государственным казначеем, и многих других, видевших во многих частностях этого проекта опасность для государства. «Явился у нас, — писал Безбородко Воронцову в конце декабря 1797 г., — некто Вут, вам конечно известный комиссионер Гопа (голландского банкира). Он свои дела хорошо делает, скупает долги на поляках, да и Бог с ним; но вздумал нас учить финансам, открыв себе через графа Николая (Румянцева)[178] доступ к ее величеству, а тем, добился и к государю, подал планы неудобные… Барон Васильев не был с ним согласен и, по моему несчастью, навязал мне этого человека. Я возразил на многие его проекты и видел, что государь имеет довольно чистое понятие о вещах, до финансов касающихся, кроме предубеждений некоторых. Нам с Бутом дано было прение пред императором и императрицей. Кажется, что я удержу от всяких мер несообразных, но ее величество не довольна, что я не понимаю польз, г. Вутом предложенных. Вообще она меня, хотя очень хорошо трактует, не не столько имеет прежней intimite. Я всему сему очень рад, лишь бы она употребила свою инфлюенцию на испрошение мне свободы»[179]. «Я слышу, — писал он же в конце января 1798 г., — что Куракин хочет банковое учреждение поправлять, я не знаю как. Вут сделался настоящим учителем в истории финансов, и с ним борется один только человек честный и твердый, барон Васильев. Я думаю, что этот Вут нас далеко заведет, и сам в накладе не останется»[180]. Что касается князя Александра Куракина, то вот как отзывается о нем близко знавший его по делам Гейкинг, преданность которого к Нелидовой не подлежит сомнению. «Он страдал, — говорит он, — положительным отсутствием способностей и трудолюбия. Человек тщеславный, занятый своим туалетом и своими бриллиантами, он интересовался лишь женщинами, музыкой да дурачествами. Будучи холодным эгоистом, он никому не приносил ни вреда, ни пользы. Впрочем, он хорошо объяснялся по-русски, по-немецки и по-французски, обладал представительною наружностью и хорошими манерами, но лицо его не имело никакого выражения и смех был дурацкий»
