Екатерина II и ее мир - [7]

Вкусы правящей элиты везде были крайне космополитичны. Представители этого круга разговаривали на одном языке, читали одну литературу, переписывались с одними и теми же сочинителями, смотрели одни и те же театральные постановки, слушали одну и ту же музыку, танцевали одни и те же танцы и нанимали одних и тех же архитекторов, художников и садовников. Отличить одного правителя от другого было нелегко. Фигура иноземца на троне была столь распространенным и общепринятым явлением, что в манифестах Пугачева не удается найти ни одного указания на чужестранное происхождение Екатерины II. Ее могли обвинять в неверности по отношению к собственному супругу, но не в иностранном происхождении. Не встречаются подобные обвинения и в направленных против Екатерины филиппиках архиепископа Ростовского Арсения Мацеевича или Александра Радищева.

Не русская по крови, Екатерина, очевидно, не была и Романовой. Или все-таки была? Биологически, разумеется, она не имела к Романовым никакого отношения. Но как монарх она могла сделать ответ на этот вопрос менее однозначным. Она могла связать свое имя с именем самого динамичного и самого маскулинного из своих предшественников — Петра Великого. Отстранив от власти Петрова внука, она не замедлила присвоить себе право на символическую преемственность по отношению к первому императору. На протяжении всего своего царствования, но особенно в первые годы правления, она представлялась публике как наследница короны Петра^{28}. По ее заказу Федор Степанович Рокотов написал несколько портретов, где Екатерина изображена со скипетром, указующим в сторону бюста Петра I. Многие принятые ею законодательные меры обосновывались утверждением, что ее «возлюбленнейший дед» поступал так же^{29}. Однако невозможно представить себе более выразительный символ ее амбиций, чем «Медный всадник» скульптора Этьена Фальконе, установленный ею на берегах Невы. Надпись на постаменте — «Петру I Екатерина II» («Petro primo Catharina secunda») — обнаруживает связь между двумя правителями, которую так стремилась утвердить императрица. Если Петр был «Отцом Отечества», ей поднесли титул «Матери Отечества». Елизавета Петровна, в силу своей принадлежности к слабому полу, представляла собой менее убедительный символ. Тем не менее как дочь Петра она, разумеется, была Екатерине «возлюбленной теткой». Во всяком случае, именно так Елизавета Петровна именуется в законодательных актах новой императрицы^{30}.[5]

* * *

Если проблему своего происхождения Екатерина II могла попытаться решить установлением хотя бы символической связи с правящей династией, куда сложнее было решить проблему, связанную с ее принадлежностью к женскому полу: статуи и статуты тут помочь не могли. Именно в XVIII столетии, когда правителя по-прежнему мыслили прежде всего как военачальника, судью и законодателя, монарх в юбке вызывал особенно много вопросов[6]. Успешный правитель, по общему мнению, должен был обладать такими чертами, как превосходство, смелость, решительность, стойкость перед лицом неприятностей, беспристрастность и амбициозность. Столь необходимые правителю, эти черты считались и типично мужскими, ибо правитель представлялся отцом своего народа, обязанным защищать его, обустраивать и наказывать, как того требовали обстоятельства.

Это не значит, что у женщины вовсе не было положительных качеств: хотя в иерархии мироздания она и мыслилась как подчиненная мужчине, она тем не менее была божьим созданием и потому также имела надежду на спасение. Ее достоинства, часто называемые добродетелями, включали набожность, скромность, целомудрие, самопожертвование, нежность и заботливость, лучше всего подходящие для выполнения традиционных функций женщины как хранительницы домашнего очага. Но женские добродетели, как бы замечательны они ни были, не годились для правителя[7].^{31} Столь же физически неспособная к ведению войны, сколь эмоционально — к управлению государством, женщина-правитель казалась аномалией. Успешно исполнять обе роли — и женщины, и правителя — она просто не могла.

Царствование Екатерины, как это было и с ее предшественницами, порождало потоки злословия[8]. Главной причиной было то, что правление женщины нарушало самую священную из иерархий: превосходство мужчины над женщиной. Однако так ли это? Действительно ли у женщины полностью отсутствуют мужские качества? Екатерина так не считала. В начале своих мемуаров она описывает, как разочарован был ее рождением отец, надеявшийся на появление сына^{32}. Тем не менее сама она претендовала на обладание как раз многими маскулинными качествами. В тех же мемуарах она заявляет, что «была честным и благородным рыцарем, с умом несравненно более мужским, нежели женским». (Впрочем, не желая быть понятой превратно, Екатерина тут же оговаривается: «…внешним образом, я ничем не походила на мужчину; в соединении с мужским умом и характером во мне находили все приятные качества женщины, достойной любви»^{33}.) В часто цитируемом отрывке из «Генриады» Вольтер описывает визит французского короля Генриха IV в Англию и его похвалу королеве Елизавете как одному из величайших мужей своего времени. Фридрих II, желая польстить Екатерине, применил эти слова Вольтера к российской императрице