Екатерина Фурцева. Любимый министр - [11]

Очевидное влияние получили люди, не желавшие видеть рядом с собой таких сильных политических соперников, как Фурцева и Жуков. Они понимали, что это люди поступка, что они могут высказать свое мнение. В результате, избавившись от тех, кто был ему предан, Хрущев остался с теми, кто в дальнейшем предал его.

Возможно, начиная демократические преобразования, Хрущев еще не был к ним готов. Когда же они стали активно развиваться, он испугался их масштабов и стал активно избавляться от тех, кто настаивал на дальнейшем проведении реформ.

Пришло время избавиться от Аристова, который вместе с Фурцевой боролся за Хрущева, когда его хотели сместить с поста первого секретаря ЦК. Потом взялись за Игнатова. Работая в соседних кабинетах, Фурцева и Игнатов часто встречались, обсуждали острые политические вопросы. Оказалось, что их разговоры прослушивали, а о результатах докладывали Хрущеву.

Потом пришло время расстаться и с Фурцевой. На ХХII съезде партии ничего не предвещало начала конца: Фурцева — член Президиума ЦК, ей, как всегда, предоставляют слово. Но, продолжая поддерживать Хрущева и его политику, она не знала, что ее судьба уже решена: в новом списке Президиума ЦК ее не оказалось. Когда огласили список (уже без ее имени), она наверняка испытала шок. Шок не оттого, что было сделано, а как! Скрытое предательство поразило ее в самое сердце, она не могла сдержаться и покинула съезд. Вслед Хрущев только поморщился и бросил: «Дамские капризы! Что вы хотите — климакс!»

Последней каплей, возможно, стал следующий эпизод. Она сидела в своем кабинете вместе с деятелями кино. Во время заседания, молча, ни у кого ничего не спросив, в кабинет вошел человек в полувоенном френче, отключил внутренний телефон связи и «правительственную вертушку», взял два аппарата и вышел.

Фурцева в состоянии сильнейшего шока села в машину, приехала на дачу и разрезала вены. Ее вовремя обнаружили, доставили в больницу и чудом спасли. Я помню, тогда Анастас Иванович, повторяя слова Хрущева, сказал: «У Екатерины Алексеевны климакс, поэтому она так себя повела…»

— Попытка покончить с собой — признак тяжелого психического состояния. Может быть, ей вообще были свойственны экзальтированные поступки?

— Я считаю так: человек, привыкший к власти, не может без нее существовать. И вдруг его убирают с пьедестала. Не все могут такое перенести. Кухарского, например, никто никогда не снимал, он сам решил уйти из министерства, потому что уже не мог работать с Демичевым… Но вскоре у Василия Феодосьевича началась активная депрессия, он тяжело заболел. Георгий Свиридов мне как-то сказал: «Что Вася так мучается? Он же не кожу снял с себя, а только пиджак». Творческому человеку, музыканту, свободному от постоянных служебных обязанностей, во-первых, и от определенных властных полномочий, во-вторых, понять такое трудно. Но муж чувствовал себя так, будто с него и впрямь содрали кожу.

Ситуация с Фурцевой намного тяжелее… Она была потрясена больше не от того, что ее сняли с работы, а от того, что ее предали люди, которых она еще вчера считала своими соратниками, даже друзьями. Полагаю, что это не был вздорный поступок слабой женщины: Екатерина Алексеевна виделась сильным человеком и, как показывает вся ее жизнь, в переломные моменты умела быть решительной и жесткой, не пасовать перед трудностями. Она дорожила человеческими отношениями и не могла пережить предательство.

После трагического происшествия в подъезде на лестничной клетке постоянно дежурили двое в штатском. В привилегированном доме жили Налбандян, Лисициан, Андровская, Епишев, Плятт, Аджубей. Вроде бы все были друг с другом в очень хороших отношениях, здоровались, справлялись о домочадцах, но… О здоровье Екатерины Алексеевны у ее близких никто не справлялся, разве что Лисицианы. Больше того, завидев ее родных, жильцы сторонились, делали вид, что не знакомы. Муж Фурцевой объяснял своей дочери Маргарите, что такой демонстративный протест мог закончиться для Фурцевой арестом. Но закончился… «ссылкой» в Министерство культуры.

Схватка за гуманитариев

Министерство культуры располагалось на улице Куйбышева. Можно предположить, что поначалу Фурцева там чувствовала себя неуютно, только этого не показывала. Я представляю, как, придя впервые на работу, она обошла кабинеты, как звук ее высоких и тонких каблучков раздавался в разных концах здания. Представляясь своим новым сотрудникам, приветливо улыбалась.

С начала 60-х годов в стране собирались проводить реформу высшего образования. Фурцева была в курсе этой проблемы, так как раньше занималась ею в секретариате ЦК. Так называемых гуманитариев планировалось перевести на заочное обучение. Идею поддерживал и президент Академии наук Несмеянов. С его подачи Хрущев отдал распоряжение о переводе Института истории искусств Академии наук в ведение Министерства культуры с названием «Институт искусствознания». Учреждение возглавлял Игорь Грабарь, в руководстве состояли видные ученые — Виктор Лазарев, Михаил Алпатов, Дмитрий Сарабьянов…

Так вот в первый же день работы Фурцевой в должности министра культуры должна была состояться коллегия на тему заочного образования гуманитариев. Мне об этом рассказывала Лидия Григорьевна Ильина, тогда заместитель начальника Управления учебных заведений. Она первой выступала на коллегии. Тема заочного обучения в творческих вузах волновала многих — Московскую консерваторию, художественный институт имени Сурикова, театральные ВУЗы. Над выступлением Ильиной работали долго и серьезно. Лидия Григорьевна начала читать доклад, но вдруг Фурцева неожиданно ее остановила: «Проблема требует серьезной доработки. Заседание окончено». Сотрудники министерства в недоумении: что произошло? То ли новый министр снимет с работы Ильину, то ли предстоят иные перемены? Никто не понимал, в чем дело. Екатерину Алексеевну в министерстве знали мало, она пришла из ЦК с тремя своими помощниками.