Эхо возмездия - [79]

– Это что-то слишком для меня мудрено, – заметила Феврония Никитична. – Ну да Яков Сидорыч всегда умел устроиться. Наш-то доктор не такой, он приличный человек…

Поликарп Акимович вздохнул.

– Так думаешь, он не женится на Ольге Ивановне?

– Деньги, конечно, дело хорошее, – степенно промолвила Феврония Никитична, – да только вот за свои деньги она пожелает иметь его целиком, понимаешь? А он все-таки другого склада человек… Ладно, заболталась я тут с тобой, иди уж, а то мне обед готовить надо.

– Вряд ли доктор приедет к обеду, – ответил фельдшер. – Его господин Порошин вызвал. На пруду мать с дочкой утонули, он заключение о смерти должен давать…

– А кто утонул-то?

– Да, Аксинья, у которой прадед сто два года прожил, – охотно поделился фельдшер. – Все из-за дочки, вечно она то по деревьям лазила, то по льду бегала… Тут она проказничала и провалилась под лед, мать побежала ее вытаскивать и провалилась тоже… Обе утонули.

– Не надо было Аксинье на лед ходить, – проворчала Феврония Никитична, – она последнее время плохо себя чувствовала, в больницу несколько раз приходила… Ты куда ватрушку взял? – возмутилась она, видя, что фельдшер под шумок стащил ватрушку и совсем уже навострился отправить ее в рот. – Положь на место! Это доктора ватрушка, а не твоя…

Георгий Арсеньевич вернулся ближе к вечеру, и Ольга Ивановна вышла из больницы ему навстречу.

– Я слышала, что случилось в деревне, – сказала молодая женщина серьезно. – Очень жаль, конечно… Но, наверное, это все же к лучшему… Ведь она была неизлечимо больна.

– Нет, – с неожиданной для себя резкостью ответил доктор, – к лучшему было бы только одно – если бы Аксинья не болела, если бы она и ее дочь были живы… или если бы их спасли…

Он безнадежно махнул рукой и ушел.

«Наверное, мне надо объясниться с ней прямо, что ничего у нас не выйдет… Есть в ней какая-то черствость… что-то неприятное… Почему я все время думаю, что Амалия никогда бы такого не сказала? Хотя, наверное, я все равно больше ее не увижу…»

Но им суждено было встретиться еще раз – в Москве, куда доктор Волин приехал на съезд земских врачей окрестных губерний. Георгий Арсеньевич не ожидал встретить Амалию на московской улице и порядком удивился. Ему показалось, что с ней шел какой-то господин, поразительно похожий на следователя Ломова, но к тому моменту, как Волин подошел к Амалии, рядом с ней уже никого не было, и она смотрела на доктора со своей пленительной, всепобеждающей улыбкой.

– Как ваш дядя? – спросил Волин после того, как они обменялись приветствиями. – Вы так неожиданно уехали из-за того, что ему стало гораздо хуже… что довольно странно, потому что я готов был поручиться, он совсем не болен…

– Кажется, он съел что-то не то, – уклончиво ответила Амалия. – Во всяком случае, Георгий Арсеньевич, сейчас о моем дяде можно не беспокоиться… Он совершенно здоров. А как поживают наши общие знакомые?

Доктор оживился и стал рассказывать: Лидочка вышла замуж за Федора Меркулова и, кажется, вполне счастлива, Николай Одинцов поступил на работу в земство и приносит немало пользы, а Нинель Баженова, после того как ее убедили дать деньги на издание прогрессивного журнала и самым беспардонным образом надули, совершенно разочаровалась в либерализме и переметнулась к консерваторам. Что касается мистера Бэрли, то он почему-то не написал книгу о России, которую от него ждали.

– Знаю, – ответила Амалия с иронией. – Вместо книги он написал цикл статей, который, впрочем, не имел особого успеха. Мистер Бэрли пытался рассуждать там об истории России и о характере русского человека, но почему-то все время сбивался на русских женщин: какие они непостоянные и как они не умеют выбирать правильного мужчину.

– Странно, – удивился Волин, – и чем его так задели русские женщины?

– Кто знает! – пожала плечами его собеседница и улыбнулась.

Тут, пожалуй, можно было бы написать слово «конец», но наш эпилог будет неполным без неподражаемого дядюшки Амалии, тем более что читателя наверняка заинтересует, сдержала ли баронесса Корф слово и подарила ли своему родичу два портсигара, которые были ему обещаны. И в самом деле, через некоторое время после того, как Амалия со своими домочадцами вернулась в Петербург, она пришла к дяде с двумя небольшими коробками, упакованными как подарочные.

– Это мне? – спросил Казимир с трепетом; потому что больше всего на свете он любил получать подарки.

– Все, как мы уговорились, – отозвалась племянница, отдавая ему коробки.

Казимир аккуратно развязал ленты, снял оберточную бумагу (характер не позволял ему срывать ленты в спешке и сдирать бумагу, даже если он больше всего на свете хотел добраться до содержимого) и вынул из первой коробки золотой портсигар, который лег в его руку так, словно был предназначен только для него, и ни для кого больше.

– Это, так сказать, вариант на выход, попроще, – пояснила Амалия, забавляясь. – То, что ты просил сначала, находится во второй коробке.

– Боже, – вскричал Казимир в экстазе, открыв вторую коробку, – да это и есть тот самый портсигар, который я видел в детстве!

Это был, прямо скажем, не портсигар, а какой-то музейный экспонат, созданный из золота кудесником-ювелиром и украшенный цветной эмалью и крупными бриллиантами, которые сверкали так, что глазам становилось больно. Казимирчик вертел его в руках и поглаживал, как любимую игрушку, а выражение его лица… впрочем, выражение его лица вы можете представить сами.