Эхо войны - [2]

А автора я убедительно прошу прийти в редакцию и обещаю, что обязательно расскажу о нем.

Виктория ГАБЫШЕВА.

ЭХО ВОЙНЫ

8 мая 1987 года, 7 ч. утра

Утро сегодня солнечное. Так бывает всегда перед праздником Дня Победы. А вчера моросил дождь. Было очень грязно и холодно. И хотя от общаги до учебного корпуса всего где-то метров двадцать пять, пока дошли, ноги стали такими тяжелыми от прилипшей грязи, будто в ботинки налили свинец.

А сегодня светит солнце. Сегодня у нас всего две пары, а после обеда будем готовиться к празднику. Пока я лежу и думаю о том, какой прекрасный будет день, к нам без стука вошла комендант Шура. Сейчас она начнет нас разносить и тратить свои драгоценные нервные клетки. Про Вальку Стручкова скажет, что он будущий хронический алкоголик, про Игоря Лебедева — что он способный Дон Жуан, и пожелает, чтоб он со второго этажа упал, когда будет лезть к девушкам в их общежитие. Мне же скажет, что меня не зря в армию забирают, и что я вообще не должен был быть в СПТУ, а работать где-то в порту грузчиком, а лучше всего ассенизатором. После чего она пойдет дальше — мучить и убивать свои нервные клетки…

8 мая 1987 года, 13 ч. 30 м

После очередных пар занятий мы приколачивали красный плакат с надписью «С Днем великой Победы советского народа над фашистской Германией». Ленка Саввинова идет. По ней все СПТУ, если еще и не весь поселок сохнет, а ведь дураки, не понимают, что она любит только «первых». Кстати, завтра будут соревнования по легкой и тяжелой атлетике, а также по вольной борьбе. Я ей тогда покажу, подумаешь, она только «первых» любит. Ну вот, она прошла, взяла ведро и начала мыть стены, кокетливо поглядывая на нас, т. е. в нашу сторону, потому что она знает, что все училище сохнет по ней. Я не понимаю — ей, по-моему, это приносит какое-то удовольствие. Павлик Томский вены себе вскрывал из-за нее… А она вместо того, чтобы вообще уехать из училища, еще пуще начала дразнить его. То записки шлет, то на свидание зовет, сама потом не приходит. А Павлик простоит зимой в -50 градусов два-три часа и приходит в общагу весь обледеневший. Мы ему и так объясняли, и эдак — все равно до парня не доходит.

Ну вот, по-моему, приколотили нормально.

— Капитонов! Стручков! Лебедев! Портнягин! Прокопьев! Леонтьев! Хорунов! Заканчивайте работу, быстро собирайте вещи, попучите продовольствие на три дня, в канцелярии получите документы.

Это наш военрук раскомандовался, значит, не 17 мая, а сегодня мы отправляемся вставать под славные знамена.

— Товарищ старший лейтенант! — Это у меня со школы осталось по званию обращаться к военруку, а не по имени-отчеству.

— Ну что тебе, Капитонов?

— Понимаете, я, то есть, за меня паек, деньги и документы возьмет Игорь Лебедев. Разрешите на некоторое время отлучиться. Она здесь недалеко живет (слова «моя девушка» я пропустил, но военрук без того понял, с кем я хочу попрощаться).

— Ладно, только побыстрей.

— Есть!

Я бежал сломя голову и боялся — не ушла ли она на работу. Спотыкаясь, зашел к ней домой и спросил у ее матери, где Света. Она сказала: «Пройди в комнату, она спит». Я зашел, но будить ее почему-то не стал: или я заранее знал, или просто думал, что она все равно не дождется меня, и не хотел обременять ни ее, ни себя…

«По машинам!» — раздалась команда военрука, и мы быстро начали рассаживаться в автобус. Мне было жаль Павла Томского, он смотрел на нас и чуть не плакал. Ведь его сочли негодным из-за той истории, когда он вскрывал себе вены. Ему оставалось только завидовать нам. Наконец заревел мотор нашего ПАЗика, и наше СПТУ начало уходить все дальше и дальше…

18 мая 1987 года, 20 ч

«Ну что, молодняк, вешайтесь!» Через полчаса мы отправляемся на УРАЛах в знаменитую учебку «Дурдом Солнышко» (это наш будущий замкомвзвода сержант Лагутин). Ехали мы долго, где-то два или чуть больше двух часов, наконец, приехали ночью. Когда мы повыпрыгивали из кузова, я еще подумал, что попали в черту города, так как было множество жилых домов. Затем нас привели в казарму, где сразу же уложили спать…

19 мая 1987 года, 6 ч. 30 м

— Ты что, охренел, салага! Подъем! Когда я проснулся от удара сапогом, тогда только понял, что нахожусь не дома, а в армии, и что строй уже стоит.

— Ладно, на первый раз прощаю, — эти слова для меня прозвучали как свежий и чистый воздух после длительной нехватки кислорода.

19 мая 1987 года, 8 ч. 30 м

Нас завели в столовую, приказали всем сесть, перед нами уже были тарелки с какой-то баландой, чай в железных кружках, по два куска черного хлеба, по куску белого, по два кусочка сахара и по маленькому (всего 20 грамм) кусочку масла.

19 мая 1987 года, 9 ч. 00 м

«Ну что, сынок, не кормили тебя в детстве, что ли? Че такой маленький-то? Эх, наберут в армию детей, потом мучайся с ними», — с этими словами пожилой прапорщик начал копаться в стеллажах, подыскивая подходящую обувь, тельняшку, брюки и китель. Панаму, правда, выдал большую, со словами: «Головной убор — это не ботинки, голову не натрешь». Затем посмотрел на меня пристально и спросил, в какую роту определили, я ему и отчеканил: «В четвёртую учебную десантно-штурмовую роту, товарищ гвардии прапорщик!». Помню, как он на меня посмотрел с сожалением и сказал, явно не в мой адрес: «Суки, что же вы делаете!» (эти слова и этот взгляд я вспомню и пойму только потом, когда буду сталкивать горящий бензовоз под Джелалабадом вместе со сгоревшими в том бензовозе пацанами).