Егор или Василий - [2]

Пулеметчик потрогал гранату. Ох, как нагрелась она у него на животе! Прямо горячая!

Грязь чавкает позади пулеметчика. Позади наши, но немец тоже может прийти с тыла.

Вовремя Егор Мурашов освободил уши. Он напряженно вглядывается в темноту.

И наконец успокаивается. По приметам, только ему понятным, он различает в кромешной тьме политрука. Политрук молча подползает к нему.

- Ну как дела, Мурашов? - шепотом спрашивает политрук.

- Ничего, - шепотом же отвечает Мурашов.

Политрук ложится около него на примятые еловые ветки, и оба молчат. И оба молча вглядываются в темноту.

Пулеметчик хотел бы поговорить сейчас с политруком, рассказать ему про брата, и про племянника, и про Сибирь.

Но говорить нельзя. Ничем нельзя выдавать своего присутствия в этом месте.

Можно только лежать, молчать и думать. И пулеметчик снова думает о своих семейных делах. И так проходят минуты и часы. И проходит ночь.

А перед рассветом впереди вдруг зачавкала и зашевелилась грязь. Пулеметчик чуть приподнялся, весь настороженный, напряженный, будто готовясь к прыжку.

- Фрицы! Фрицы, товарищ политрук! - прошептал он.

- Вижу, - чуть слышно ответил политрук и тоже насторожился. В темноте уже можно было различить три или четыре фигуры. Одна из них прижалась к земле, другие, переваливаясь на ходу, продвигались вперед.

Вот одна фигура приподняла голову, вглядывается, вслушивается и опять ползет. Она уже близко.

Можно, пожалуй, открывать огонь из пулемета.

Но Егор Мурашов медлит. Политрук тихонько толкает его в плечо. Мурашов, должно быть, не слышит.

Политрук снова толкает его. Первая фигура подползает совсем близко. Между нею и пулеметчиком метров, наверное, двадцать, не больше.

- Ну, стреляй же, Мурашов! - Политрук в третий раз толкает его в плечо.

Мурашов наконец поворачивает голову к политруку. И они понимают друг друга без слов.

Мурашову хочется взять немцев живьем. Он без слов просит политрука подвинуться к пулемету. А он, Мурашов, попробует подойти к немцам с тыла. И, зажав в руке гранату, он сию же минуту по-кошачьи неслышно, пользуясь прикрытием из кустов, уползает в сторону.

А еще через минуту политрук слышит его голос впереди, в темноте.

- Сдавайтесь, гады, - негромко говорит пулеметчик и добавляет чуть громче еще два-три слова, которые ни по радио не передают, ни в печати не публикуют.

В темноте молчание. Потом политрук видит, как одна фигура по-медвежьи тяжело выпрямляется, встает на колени.

- Бросай оружие! - говорит пулеметчик. - Бросай...

И опять эти самые слова.

- Наши, что ли? - медленно и удивленно спрашивает фигура.

- Руки вверх! - уже кричит пулеметчик Мурашов.

- Не шуми, - спокойно просит фигура. - Я же спрашиваю: наши, что ли?

- Бросай оружие, тебе говорят! - настаивает пулеметчик и чуть спокойнее спрашивает: - Вы кто такие есть?

- Да это ты, Егорша, что ли, глухарь собачий? Окосел? - раздраженно спрашивает фигура.

- Василий?

И в этом слове, в голосе пулеметчика, сразу совмещаются и радость, и разочарование, и конфуз.

- Это как же я тебя сразу-то не признал, Василий Семеныч? За фрица принял...

Пулеметчик ползет к брату. Между ними громко чавкает грязь.

- Погоди, - говорит Василий и снова уползает назад, в совсем густую, непроглядную темноту.

Пулеметчик возвращается к политруку. Политрук молчит. Потом чуть слышно смеется в темноте. Пулеметчик говорит задумчиво:

- Бывает какая глупость... а? Брата родного чуть не прикончил. И откуда он взялся, шайтан его знает!

Минуты через три к ним приближаются ползком фигур десять - пятнадцать или больше. Всех не различить в темноте.

Это сержант Мурашов выводит на нашу сторону свою разведывательную группу.

Молча они продвигаются гуськом мимо сторожевого охранения и уползают в наш тыл.

А Егор Мурашов по-прежнему лежит у пулемета.

Политрук пробыл около него еще минут десять и тоже уполз.

Егор Мурашов лежит один и думает о странностях судьбы.

Утром гвардии сержант Василий Мурашов, уже доложивший в штабе о результатах разведки, явился, чисто выбритый и чуть исхудавший, в землянку к брату-пулеметчику, разбудил его и спросил, что слышно из дома.

О ночном происшествии ни старший, ни младший брат не сказали ни слова, будто ночью ничего особенного не произошло.

Сидя на бревнышке, Егор Мурашов рассказывал не торопясь, по порядку, все, что пишет мать, и потом сообщил о рождении племянника.

- Понимаешь, ребенка-то они еще никак не назвали. Все тебя разыскивали.

- А как же он без имени живет? Надо бы его все-таки назвать. - И Василий задумался.

- А кроме того, - продолжал Егор, - мамаша пишет, что они желают, чтоб мальчишку назвали как-нибудь получше. В том смысле, что, мол, обычай есть называть по какому-нибудь хорошему случаю. Например, она пишет так: "Может, у вас в части есть какой-нибудь герой, так вот, - она пишет, хорошо бы мальчика, раз он первый, назвать, как какого-нибудь героя..."

Василий продолжал думать. Потом сказал:

- Ну что ж, давай назовем Егором. Пускай у нас в семействе будет два Егора. И оба Мурашовы.

- Почему Егором?

- Потому, - сказал Василий почти сердито и помолчал, сколько требовало раздумье. - Потому, что если б трус на твоем месте сегодня ночью сидел, то меня бы, может, больше не было. Он с испугу обязательно бы в меня или гранату кинул, или из пулемета шарахнул.