Эгоист - [42]

— Чем же вы жертвуете? Коттеджем? — не унималась Клара.

— Быть может, идеалом. Впрочем, я не настаиваю на слове «жертва». Просто я терпеть не могу расставаться с близкими. И потому, скажете вы, так тороплюсь связать их вечными, нерасторжимыми узами? Не спорю. Употребите же ваше влияние, моя дорогая, на доброе дело. Вы можете уговорить его в чем угодно: велите ему сплясать джигу на столе в гостиной, и он спляшет!

— А что мне сказать ему о Кросджее?

— Кросджея мы покуда придержим про запас.

— Но ведь время не терпит!

— Положитесь на меня. У меня есть кое-какие соображения — я о нем думал. Из этого мальчика со временем выработается первоклассный наездник. И, как знать, быть может… — Сэр Уилоби пробормотал что-то невнятное себе под нос. — Кавалерия, а? — продолжал он вслух, снова обращаясь к невесте. — Да, если мы определим его в кавалерию, он еще имеет шансы стать джентльменом, и нам не придется за него краснеть. А если посчастливится, то и в гвардию! Только подумайте, душа моя! Де Крей, который, верно, будет моим шафером, — если старина Вернон окончательно заартачится, — имеет чин гвардейского полковника, и уж он-то — джентльмен с головы до ног! Из разряда безмозглых, если угодно, но какой стиль, изящество! Настоящий ирландец. Вы его увидите! Поставьте-ка с ним рядом в гостиной какого-нибудь флотского офицерика — и вы сразу поймете, кого из них следует избрать в качестве образца для мальчика, в котором вы принимаете участие. Гораций — воплощенная галантность; немного фат, правда, не без того, — впрочем, я всегда был к нему дружески расположен, и поэтому не слишком пристально его разглядывал. Несмотря на то что Гораций немного старше меня, он сделался моим верным псом и всюду следовал за мной по пятам. Лицо его — одно из тех редких мужских лиц, какие можно, не задумываясь, назвать красивыми, даже если за этими чертами ничего не стоит. А если и стоит, то нечто, по выражению Вернона, «поклеванное стервятниками и вылизанное солнцем пустыни». Он, между прочим, забавный собеседник, если смотреть на беседу, как на приятное времяпрепровождение. Старина Гораций и не подозревает, как он забавен!

— Так эти слова мистера Уитфорда относились к полковнику де Крею?

— Право, не помню, к кому именно. А вы, я вижу, заметили слабость старины Вернона? Процитируйте ему одну из его собственных эпиграмм, и он так и растает! Это безошибочное средство, чтобы настроить его на нужный лад. Когда мне требуется привести его в хорошее расположение духа, достаточно сказать: «Как вы говорите», и он перестает ершиться.

— Пока что я заметила только одно, — сказала Клара, — его заботу о мальчике, и очень его за это уважаю.

— Это, конечно, с его стороны похвально, хоть и не особенно дальновидно. Итак, дорогая моя, атакуйте его как можно скорее: наведите его на разговор о нашей очаровательной соседке. Она погостит у нас неделю-другую, за это время можно заставить его почувствовать себя связанным. Она ждет какую-то свою кузину, которой решается доверить уход за отцом, и тогда переедет к нам. Старина Вернон будет нуждаться в деликатном понукании, прежде чем согнет свои негнущиеся колени; впрочем, когда женщина знает, что ей следует ждать признания в любви, она ведь не станет — не правда ли, дорогая? — настаивать на том, чтобы ей было сделано предложение по всей форме? Впрочем, я знаю одну крепость, и притом прекрасную, которая…

Он заключил Клару в свои объятия. Кларино сердце было уже закалено; это ее судьба, и она не видела возможности ее избежать. Она только призывала всякий раз всю свою холодность, чтобы бесчувственно перенести тягостную минуту, и всякий раз, как эта минута кончалась, корила себя за то, что придавала ей такое значение, — ведь слушать его разглагольствования было еще невыносимее! Что делать? Она в западне. И честь не позволяет ей искать выхода из этой западни: ведь она связана словом! В иные минуты, впрочем, ей казалось, что чувство долга тут ни при чем и что все дело в ее собственном малодушии; тюремщик еще более несговорчивый, чем честь, оно сковало ее узами, которые были крепче всякого чувства долга. Клара пыталась исследовать умозрительно природу этого женского малодушия. Неужто оно властно бросить женщину в объятия того, кто ей внушает отвращение? А если застигнуть этого стража врасплох, улучить минуту, когда он зазевается? Да, но тогда навстречу ей встанет Долг с его длинной, постной физиономией — и коль скоро вы разделались с малодушием, то имейте мужество поступиться и честью, осмелиться на измену. Легко сказать: «Буду храброй!» — надо еще и в самом деле найти в себе мужество нарушить собственное честное слово. Женщину, которая жаждет освободиться от данного ею слова, сторожат два стража: один из них благороден, другой — низок. Что может быть безнадежнее подобного плена? Чтобы выбраться из него на свободу, женщине предстоит бороться не только с тем, что ее унижает, но и с тем, что поддерживает в ней чувство собственного достоинства.

Размышляя обо всем этом, Клара пришла к следующей, выстраданной ею мысли (если можно так назвать туманное облачко, принимающее в молодости божественную видимость мысли): как же дурно устроен мир, подумала она, и как в нем все непрочно, если решение, порожденное неопытностью, незнанием жизни, определяет всю дальнейшую судьбу человека, влияет на самое главное в его жизни! Увы, ее наставник добился своего — Клара начинала перенимать его философию: она увидела, что мир несовершенен.