Эгоист - [222]

У него родилось ответное желание помедлить, не выговаривать торжественного слова. Только не здесь. Где-нибудь далеко от Паттерн-холла, в тени высоких гор.

Он больше в ней не сомневался. Руки их должны будут соединиться. Собственно, руки так и решили, без слов. Вернее, они ничего не решали, все получилось само собой, как у детей.

Дух доктора Мидлтона, как правильно догадалась Клара, снизошел на Вернона — в награду за то, что он решился наконец высказаться открыто. Склоняясь вместе с доктором над каким-то фолиантом, Вернон внезапно захлопнул книгу и поведал ему обо всем, что произошло в этом доме. Где-то посреди рассказа доктор Мидлтон его прервал. «Для этого человека нет ничего святого!» — воскликнул он. Вернон, насколько позволяла справедливость, стал защищать своего кузена. «Словом, вы утверждаете, что это ничем не выдающийся экземпляр гомосапиенса наших дней», — сказал доктор Мидлтон и, взглянув на часы, удостоверился, что до утра им уже не удастся покинуть Паттерн-холл. Предстояло перейти к самому трудному. Но не успел Вернон рассказать о великодушном предложении Уилоби, как доктор Мидлтон ошеломил его возгласом: «О лучшем муже для моей дочери я не мог бы и мечтать!» Уилоби сразу поднялся в глазах преподобного доктора. Он принялся восхвалять благоразумие джентльмена, который, несмотря на то что судьба не дала ему в свое время вкусить спасительную розгу, сумел так безропотно принять каприз «незрелой девчонки». И, не теряя ни минуты, отец означенной незрелой девчонки погнал Вернона изъявить ей свою родительскую волю: разом покончить со всеми капризами и доложить наутро о полном воцарении порядка и покоя. Вернон колебался. Тогда доктор Мидлтон высказал предположение, что, быть может, в конечном счете виноват во всей этой истории именно он, мистер Уитфорд, на что тот, в доказательство своей добросовестности, открыл ему свое сердце. «Идите к ней!» — сказал доктор Мидлтон. Вернон предложил назначить следующую встречу в Швейцарии, доктор Мидлтон выразил свое согласие, повторив: «А теперь — к ней».

Убедившись, что необычность ситуации, по-видимому, ничуть не смущает Клариного отца, Вернон собрался с духом и, преодолев щепетильность, отправился исполнять волю своего ученого друга.

Готовность, с какой Клара согласилась его выслушать после того, как Уилоби изложил ей свои условия, ее мягкая задумчивость во время их прогулки по парку — все это от него не ускользнуло и навело на кое-какие размышления. И вот, вдохновленный ее отцом и не имея иных оснований для надежды, кроме собственных смутных ощущений (а кто не знает, как трудно уверовать в эти ощущения, покуда рассудок не скрепит их своею печатью!), он сидел с нею рядом и держал ее руку в своей. И, как ни трудно было ему (это было трудно и Кларе, но ему, как мужчине, особенно) не дать этому слову, их слову — теперь, когда дверца клетки была распахнута настежь — выпорхнуть и взмыть в поднебесье, он все же остался верен своей привычке к самообладанию, а она почувствовала, что любит его за это сильнее прежнего.

Летиция застала влюбленных сидящими рука в руке.

Пообещав наведаться к ней рано утром, они пожелали ей покойной ночи. Счастливые, они и не подозревали, какая далеко не покойная ночь — ночь, полная бурь и слез, — ее ожидает!

Оставшись одна, Летиция задумалась над новоявленным величием души сэра Уилоби, в которое так внезапно уверовала Клара.

Глава сорок девятая

Летиция и сэр Уилоби

Нет, мы не можем сочувствовать сонму бесенят, глумящемуся над слабостями нашей бедной человеческой природы! У них свое место, свое назначение, и, покуда мы сами не переменимся, они так и будут цепляться за край одежды, прикрывающей нашу наготу, пока в одну из своих омерзительных Вальпургиевых ночей не сорвут ее совсем. И тот, кому довелось пройти через это испытание, до конца своих дней будет вздрагивать при звуке самого невинного человеческого смеха, ибо всякий смех отзовется в нем сатанинским хохотом. Муза Комедии, однако, отнюдь не расположена воспевать кощунственные и разнузданные оргии, по сравнению с которыми самый Брокен^{74} покажется детской забавой; в ее расчеты не входит подружить нас с темным миром греймалкинов, пэддоков^{75} и прочей нечисти. И если в своем безудержном пировании при тусклом свете Гекаты стая бесенят преступит границы, предначертанные Комедией, она покидает их пиршество.

Достаточно сказать, что часы, протянувшиеся между полночью и туманным рассветом, сэр Уилоби (к которому время от времени присоединялись то тетушки Изабел и Эленор, то, разбуженный его яростными мольбами, сам мистер Дейл) домогался руки Летиции, пытаясь сломить ее непреклонную решимость. Он преследовал ее с такой настойчивостью, что могло показаться, будто он и в самом деле всю жизнь только ее одну и любил и что страсть эта обратилась в настоящую манию. Он приходил, уходил и вновь возвращался. И все это время вкруг него вился лихой хоровод бесенят. Они садились на него верхом, науськивая его, подстегивая и вдохновляя на речи, исполненные неистового пафоса и способные растрогать всякую душу, в которой еще не угасла жизнь. Но та, к кому было обращено все это красноречие, слушала его с тупым вниманием — в ее душе, должно быть, эта жизнь еле теплилась. А он продолжал прислушиваться к своим бесам, разговаривать с ними, ласкать их и нежить. Порой он отшвыривал их прочь, бежал от них, но они снова его настигали, вскакивали на него, окружали своим бешеным хороводом.