В душе ее кипели страх и ледяная тоска. Но казались Лиде отвращением и ненавистью. Хотелось крикнуть всему на свете: «А идите вы… куда подальше!»
Звонок брякнул снова — тихий, короткий. Сквозь все шумы Лида услышала его, будто он предназначался только ей, Самсоновой Лидии. Страх, пузырясь, поблескивая нечистыми, как из лужи, ледяшками, заполнил всю Лиду, подступил к самому горлу.
Теперь она поняла, почему в некоторых фильмах преступники не сдаются и стреляют до последнего. Но ведь она была не в фильме. Переступив отчаяние, взяла себя в руки. Спокойно! Пусть откроет мать… А ее дома нету.
Но тут же поднялась, так и не найдя тапки. В одних колготках, то есть совершенно бесшумно, подбежала к двери.
Если опасность, лучше идти прямо на нее. Потому что от опасности, как успела убедиться Лида в свои командирские тринадцать лет, все равно не уйти. И чем дальше от нее прячешься, тем тебе же потом хуже.
Это как с зубами: чуть нащупал языком дырочку, сразу беги к врачу! А чем длиннее будешь тянуть резину трусости, тем после выйдет больнее!
И Лида Самсонова шла открывать, точно зная по биотокам, которые щекотали ей душу, что за дверью ждет беда.
Это, между прочим, нам только кажется, что мы выбираем в старосты кого попало — лишь бы скорей проголосовать да по домам. То есть внешне оно именно так и выглядит. На самом же деле ничего подобного! Почему-то старостами и председателями оказываются именно те люди, которые выделяются, которых мы выбрали бы, если б сидели долго и вдумчиво, а потом бы еще затеяли тайное голосование.
Да, кстати, приглядитесь: вообще нет такой должности в классе, которая попала бы случайному человеку. И санитаркой становится (где еще остались санитарки) самая чистюля, а цветы поливает обязательно самая добрая девочка.
Лида Самсонова бесшумно подбежала к двери, заглянула в глазок. А вернее, заглянула в глаза опасности.
За дверью стоял Крамской. Выражение его лица понять было невозможно.
Дверная подсматривалка устроена так, что человек, который стоит на лестничной площадке, не знает, глядите вы на него или нет. Но и вы за это не можете как следует его рассмотреть.
А все-таки у Лиды отлегло от сердца: Крамской — это… Да он и есть Крамской!
Однако и не очень у нее отлегло.
Она вспомнила несколько его взглядов, когда сегодня в классе начали вести следствие.
И потом — она его топила! Нарочно топила, хотя сама же и послала за портфелем.
И все-таки отлегло! Потому что она Крамскому нравилась.
Раньше считалось, что симпатичные девчонки ни на что больше не годятся, как только на писание дурацких записочек, на хождение по свиданьям и тому подобное.
Теперь все по-другому. Часто красота нужна девчонкам для дела — старостой вот, например, стать. Или председателем совета отряда. А посудите сами: идет сдача рапортов на дружинной линейке, и от шестого «А» выходит красивая председательница, от шестого «Б» красивая, а от шестого «В», например, какая-нибудь страшненькая… Тут и объяснять ничего не надо!
Во все это твердо верила Лида и потому, кстати, всерьез никогда не боялась Садовничьей, которая была значительно менее красивой… Так она считала.
Пока Лида смотрела в глазок, прошло какое-то, и быть может немалое, время. Сережа Крамской вдруг повернулся к другой двери. Тут Лида догадалась: он не знает, где именно она живет.
А как этаж определил? Может, он и этаж как следует не знает?
Знает! Раз сюда попал, то знает.
Опять она отмела легкий путь прятанья от опасности. Не успел Крамской дотронуться до звонка «Алениной» двери, как щелкнул замок и Лида поспешно произнесла:
— Заходи, Крамской… Ты ко мне?
Ясно, к ней — к кому же еще. Но Лида это специально сказала. Так говорила старшая пионервожатая Светлана. К ней войдешь в пионерскую, она сидит одна. А все равно спросит: «Ты ко мне?» Получалось сразу более значительно: она вожатая, а ты просто пионерка.
Крамской пропустил мимо ушей ее хитроумную реплику. Вообще у него было такое лицо, что Лида снова испугалась.
— Привет, — он сказал. — Надо поговорить.
Нет, ничего хорошего ей ждать не приходилось.
Забыв, что она без туфель, без сапог, даже без домашних тапочек, а в одних только колготках, Лида пошла вперед. В кухне мать снова строчила на машинке.
Мать ее была портнихой, притом очень неплохой. И многие Лидины платья были сшиты именно ею. А потом на воротничок или на рукав — в не особенно заметное место — пришивалась соответствующая этикетка, «лейбл». И вот вам готова фирменная тряпочка, которую привез якобы дядя, якобы из Финляндии. Хотя никакого такого дяди у нее не было.
Сейчас Лида испугалась, что ее стародавний секрет раскроется. Она, кстати, и домой к себе не любила приглашать в основном из-за этого.
Мать выглянула из кухни — в глазах усталость. Такая бывает у человека, когда ему приходится долго и пристально на что-то смотреть. Под глазами профессиональные «портнихинские» морщинки…
— Это ко мне, ко мне! — быстро сказала Лида, и мать исчезла. А Лида вошла в комнату, закрыла дверь — теперь почти ничего уже слышно не будет.
Повернулась к Сереже. Они стояли друг против друга, шагах примерно в трех. Как на дуэли, подумала Лида. И тотчас: что за чушь! Но почему-то она не могла заставить себя сесть и предложить сесть Крамскому. Было заметно, что она выше его и… так сказать, полнее.
