Эго и Архетип - [19]

Я не знал, что мне нужно. Я боялся жизни; я чувствовал влечение рас­статься с жизнью; и, тем не менее, я все еще надеялся что-то получить от нее.

Все это происходило в то время, когда в соответствии с внешними обстоя­тельствами я должен был быть вполне счастлив. У меня была замеча­тельная жена, которая меня любила и которую я любил; у меня были хо­рошие дети и большое состояние, которое возрастало, не требуя от меня особых усилий. Как никогда прежде, я пользовался уважением моих род­ственников и знакомых; посторонние люди восхваляли меня; без преуве­личения я считал, что мое имя стало знаменитым. Более того, я не был психически или физически больным. Напротив, я обладал физическим и психическим здоровьем, которое редко встречается у людей моего возраста. Я мог косить так же хорошо, как крестьяне, и заниматься умст­венным трудом по восемь часов подряд, не испытывая неприятных по­следствий.

И, тем не менее, я не мог дать разумное объяснение своим поступкам. С удивлением я обнаружил, что с самого начала я этого не понимал. Состояние моего ума было такое, словно кто-то сыграл со мной глупую шутку. Жить можно, пока чувствуешь опьянение жизнью, но как только начинаешь трезветь, тотчас замечаешь, что все это глупая шутка. Вне со­мнения, здесь нет ничего забавного или бесхитростного; все это жес­токо и глупо".

Его одолевают вопросы, на которые невозможно ответить:

"...Каков будет результат того, что я делаю сегодня? Что мне завтра делать? Каков будет исход всей моей жизни? Почему я должен жить? Почему я должен что-то делать? Существует ли в жизни цель, которую не уничто­жит неизбежная моя смерть?

Это самые простые в мире вопросы. Они живут в душе каждого человека, от неразумного ребенка до самого мудрого старца. Я чувствовал, что без ответа на них моя жизнь не может продолжаться". Это замечательный пример острого приступа отчуждения. Поставлен­ные Толстым вопросы лежат в основе каждой формы невроза, развивающей­ся в зрелые годы. Поэтому Юнг справедливо говорит, что никогда не видел пациента в возрасте старше тридцати пяти лет, который излечился бы, не найдя религиозного подхода к жизни. С психологической точки зрения, основу религиозного подхода составляет переживание нуминозности, т.е. Самости. Но эго не способно воспринимать Самость как нечто отдельное, пока оно находится в состоянии бессознательной идентификации с Са­мостью. Для того чтобы воспринимать Самость как нечто "иное", эго долж­но вначале освободиться от отождествленности с Самостью. Человек не способен воспринимать существование Бога, пока находится в состоянии бессознательной идентификации с ним. Но процесс разделения эго и Са­мости вызывает отчуждение, поскольку утрата идентичности эго и Само­сти также приводит к нарушению оси эго-Самость. Этим объясняется на­ступление "темной ночи души", которое предшествует нуминозному переживанию.

Джемс упоминает еще один случай отчуждения, описанный Джоном Баньяном:

"Но моя первоначальная внутренняя оскверненность приводила меня в отчаяние. По этой причине в своих глазах я заслуживал большего пре­зрения, чем жаба. Я думаю, что и в глазах Бога я заслуживал презрения. Грех и развращенность, говорил я, изливались из моего сердца столь же естественно, как вода из фонтана. Я способен был поменяться душой с кем угодно. Я думал, что никто, кроме самого дьявола, не мог бы срав­ниться со мной по части внутренней оскверненности и развращенно­сти. Вне сомнения, думал я, Бог покинул меня. В таком состоянии я пре­бывал несколько лет подряд.

Теперь я сожалею, что Бог создал меня человеком. Я благословлял живот­ных, птиц и рыб, ибо их природа не знала греха; гнев Бога на них не рас­пространяется; они не будут гореть в адском огне после смерти. Поэтому я был бы рад оказаться в положении любого из этих существ. Те­перь я благословлял жизнь собаки и жабы. Да, я с радостью оказался бы в положении собаки или лошади, ибо я знал, что у них не было души, которой, подобно моей душе, суждено погибнуть под вечным бреме­нем Ада или Греха. Более того, хотя я видел это, чувствовал это и был раздавлен этим, тем не менее, мою печаль усиливало то, что я не мог об­наружить в себе искреннего желания освободиться от этого состояния. Иногда мое сердце весьма ожесточалось. Если бы я заплатил тысячу фун­тов стерлингов за одну слезинку, я не смог бы пролить ее, более того, у меня не возникло бы даже такого желания.

Я был в тягость себе, я терзал себя; никогда так явно не сознавал, как можно тяготиться жизнью и в то же время бояться умереть. С какой радо­стью я бы стал кем угодно, только не собой! Кем угодно, только не чело­веком! В любом состоянии, только не в моем".

Состояние психики Баньяна имеет отчетливо патологический характер. Эти же чувства общей вины и невозможности спасения выражаются в психотической меланхолии. Его восприятие себя как самого виновного че­ловека на земле отражает негативную инфляцию. Но оно отражает и отчуж­дение. Зависть, которую испытывает Баньян к животным, нередко упоминается в сообщениях о состоянии отчуждения, которое предшествует религиозному переживанию. Зависть к животным дает нам ключ к пони­манию, как можно исцелиться от отчуждения, а именно посредством восстановления связи с естественной, инстинктивной природой. Хотя отчуждение и составляет архетипическую, а следовательно, и об­щечеловеческую форму переживания, тем не менее, такие преувеличенные нормы переживания, как у Баньяна, обычно встречаются у людей с опреде­ленным типом травматического детства. В тех случаях, когда ребенок остро ощущает отторжение со стороны родителей, происходит нарушение оси эго-Самость, и тогда у ребенка формируется предрасположенность к состо­яниям отчуждения в более зрелые годы жизни, когда они становятся невыносимыми. Такое развитие событий обусловлено тем, что ребенок воспри­нимает родительское отторжение как отторжение божье. Затем это переживание включается в состав психики в качестве постоянного отчуждения между эго и Самостью.