Его единственная любовь - [40]

– Ты не особенно веришь в честное слово своего дяди, – сказал он, играя ее локоном. Она резко отшатнулась от него и отступила назад. Он улыбнулся и снова приблизился к ней.

– Я питаю величайшую веру в него и в его чувство чести, – сказала она тихо. – Но вот в тебя у меня веры нет.

– Я хотел бы, – сказал он мрачно, – чтобы твой дядя беспокоился о тебе так же, как я, Лейтис. Он допустил, чтобы его обменяли на тебя, и ушел не оглянувшись.

Ее лицо просветлело, готовое разрешиться улыбкой.

– Он – вся моя семья, – ответила она невозмутимо. – У него есть недостатки, Мясник, но он мне родня.

– Значит, ты вернешься со мной по доброй воле?

– Ты не тронешь меня?

Он покачал головой и протянул ей руку, затянутую в перчатку.

Она кивнула, не принимая руки, и проскользнула к выходу из пещеры. Он последовал за ней, и они вместе спустились с холма. Они нашли его коня, но он не стал на него садиться, и они вместе молча прошли пешком весь остаток пути до замка Гилмур.

На мосту через лощину Алек кивнул часовому.

– Он удерживает англичан в Гилмуре или не пускает скоттов в форт Уильям? – спросила Лейтис сухо.

– Возможно, он караулит тебя, чтобы ты снова не улизнула и не пустилась в бега, – ответил Алек с улыбкой, обернувшись. – Но сомневаюсь, что один часовой может удержать тебя там, где ты не захочешь остаться, Лейтис, – сказал он.

Ее рассердили его ирония и благодушие.

Дональд встал навытяжку перед закрытой дверью комнаты лэрда. Выражение его лица трудно было разглядеть в темноте. При появлении Алека он выпрямился еще сильнее.

– Я оставил для вас еду, сэр, – смущенно сообщил Дональд, стараясь не смотреть на Лейтис, и удалился.

– Он все еще сердит на тебя за коварный побег, – сказал Алек.

– Ты наказал его за это? – спросила Лейтис, глядя на закрытую дверь.

– Разве он похож на наказанного? – спросил Алек резко. – Может быть, тебе показалось, что его били? Или подвергали пыткам?

– Есть наказания похуже физических, – ответила она.

– Могу тебя заверить, Лейтис, что собственное раскаяние для Дональда мучительнее, чем любое наказание, которое могу придумать я. У него есть чувство чести и долга, и он понимает, что меня подвел. Даже у англичан есть чувство чести, представь себе, – ответил он раздраженно.

Она молча прошла мимо него в комнату, и он понял, что все ее внимание приковано к ткацкому стану, установленному в комнате в его отсутствие. Харрисон поставил его у окна, где было светлее, чтобы Лейтис было удобнее ткать.

– Где ты раздобыл его? – спросила она слабым голосом, протягивая к стану руки, и нерешительно замерла в нескольких дюймах от него.

Стан был уродлив и совсем не радовал глаз. Ножками ему служили тяжелые и толстые деревянные бревна, рама была квадратной с колышками по бокам, чтобы удерживать нити. Он понятия не имел, как с ним обращаются.

– Я не украл его и никого не убил ради него, – ответил он с иронией. Конечно, было глупо приобрести для нее стан, но даже теперь он не раскаивался в своем решении.

Он почти ничего не знал о том, какая сноровка нужна, чтобы справиться с этим устройством для тканья, но хорошо помнил, что мать Лейтис частенько сидела за ткацким станом и мурлыкала вполголоса какой-то мотив. Ее пальцы быстро летали над рамами, и она ухитрялась выткать из путаницы ниток причудливый узор.

Только этим занятием Лейтис можно было заманить в дом в летний день. Иногда, приходя за Фергусом и Джеймсом, чтобы позвать их играть, он видел, как мать объясняла дочери ласковым убаюкивающим голосом тайны своего ремесла, произнося непонятные слова – уток, основа и так далее.

Сейчас Лейтис молчала, что было совсем не в ее характере.

Она вытерла руки о подол платья, прежде чем нежно и любовно прикоснуться к толстой раме. Стан был старым, многие поколения ткачих оставили на нем следы своих рук, от чего кое-где дерево потемнело.

– У меня нет шерсти, чтобы ткать, – сказала Лейтис упавшим голосом.

Он понял, что этот просчет нужно исправить.

– Зачем ты это сделал?

Ему захотелось заключить ее в объятия, прижать к себе и прошептать ей на ухо, что он защитит ее.

Он верил, что заставил ее вернуться сюда из-за прошлого, из-за их детской дружбы. Но внезапно Алек осознал, что он делал это не столько ради Фергуса и Джеймса, сколько ради нее. Он хотел защитить не девочку Лейтис, а взрослую женщину, смотревшую на него непрощающими и непокорными глазами.

Она была в избытке наделена гордостью, свойственной горцам. Отвага, упорство, верность – она обладала всеми качествами, что помогали ее народу выжить в то время, когда другие народы были растоптаны, раздавлены и обращены во прах.

– Потому что ты потеряла свой дом, – ответил он без колебаний.

– Ты был при Куллодене? – спросила она вдруг, не отрывая глаз от стана.

– Да, – признался он, решив открыть ей правду, когда сможет. – Зачем тебе знать об этом? – спросил он, когда она повернулась к нему.

Ее взгляд теперь был прикован к его жилету, к бляхе, которую он носил на нем скорее из суеверия, чем из гордости.

– Потому, – ответила она тихо, – что мне не забыть, кто ты и что сделал. – Она подняла голову, и их взгляды встретились. Ее глаза казались беспредельно глубокими, будто наполненными слезами. – Мне не забыть, даже если ты способен иногда проявить сострадание.