Эгмонт - [2]
Все(хором). Да здравствует, да здравствует великий Эгмонт! Ура!
Иеттер. Эх, посадили бы его у нас правителем вместо Маргариты Пармской[5].
Зоост. Ну, потише! Прошу прощения! Не позволю я сам хулить Маргариту. Теперь я скажу: да здравствует наша всемилостивейшая государыня!
Все(хором). Да здравствует!
Зоост. Честное слово, достойнейшими женщинами дарит нас этот дом. Да здравствует правительница!
Иеттер. Она умна и во всем знает меру, — одно плохо — очень уж льнет к попам. Не без ее старанья у нас прибавилось четырнадцать штук новых епископских шапок. На что они нам сдались? Конечно, так удобнее пристраивать на теплое местечко то одного, то другого чужеземца. Прежде настоятелей выбирали наши капитулы. И нам прикажете верить, что это делается во имя религии? Как бы не так! С нас и трех епископов было предостаточно. При них все шло честь по чести. А нынче всякий норовит доказать, будто он невесть как необходим, и тут уж свары не оберешься. А чем больше взбалтывать да встряхивать, тем больше мути.
Пьют.
Зоост. На то воля короля, правительница тут не вольна ни убавить, ни прибавить.
Иеттер. Нынче уж и новые псалмы петь не смей[6]. А стишки до того складные, и мотив прямо за душу хватает. Похабные песенки — это пожалуйста, сколько угодно. А почему, спрашивается? В псалмах, мол, ереси дополна, толкуют они, и еще бог знает что говорят. Я тоже их пел и ничего такого не заметил — все враки.
Бойк. А почему же, спрашивается, в нашей провинции мы что хотим, то и поем? Да потому, что у нас наместником граф Эгмонт, он в такие дела не суется. В Генте, в Иперне[7], во всей Фландрии люди что хотят, то поют. (Громко.) Да и что может быть невиннее псалмов? Верно я говорю, отец?
Ройсюм. Еще бы! Это ведь богослужение, душеполезная песнь.
Иеттер. А они твердят: не по-ихнему де эти псалмы написаны, вот и выходит, что их лучше не петь. Слуги инквизиции повсюду снуют, выслеживают да вынюхивают; сколько уж честных людей из-за них голову сложило. Не хватает только, чтобы над нашей совестью измывались. Коли уж нельзя мне делать, что я хочу, дали бы, по крайней мере, думать и петь, что на ум взбредет.
Зоост. Ничего инквизиция не добьется. Мы не испанцы и совесть свою тиранить не позволим. Дворянству тоже пора подумать, как инквизиции крылышки подрезать.
Иеттер. Легко сказать. Если эти голубчики вздумают нагрянуть ко мне в дом, а я спокойно сижу за работой, мурлычу себе под нос французский псалом и ровнешенько ничего не думаю, ни худого, ни хорошего, просто напеваю то, что у меня на языке вертится, — все равно меня объявят еретиком и сволокут в тюрьму. Или иду я, скажем, по деревне и останавливаюсь возле кучки людей, которые слушают нового проповедника, знаешь, одного из тех, что из неметчины прибыли. Меня тут же, на месте, объявят мятежником, а там уж, пожалуй, и голова с плеч долой. Доводилось вам слышать кого-нибудь из этих приезжих?
Зоост. Бравый они народ. Намедни, я слышал, один в поле речь держал перед тысячами и тысячами людей. Скажу прямо — это вам не та латинская бурда, которой нас потчуют с кафедры. Этот без обиняков говорил, как нас до сих пор морочили и в темноте держали и как нам правдою просветиться. И все по Библии, слово в слово.
Иеттер. Да ведь так оно, верно, и есть. Я уж сам немало об этом думал.
Бойк. Потому и народ за ними по пятам ходит.
Зоост. А как же, кому неохота услышать новое да еще доброе слово.
Иеттер. Ну и что? Почему нельзя каждому проповедовать на свой лад?
Бойк. Поживей, ребята! Вы так усердно языки чешете, что забыли о вине и об Оранском[8].
Иеттер. Об Оранском забывать не след. Он для нас — каменная стена. Стоит только о нем подумать, и кажется — вот за кем ты укроешься, так что сам черт тебя не достанет. За здоровье Вильгельма Оранского! Ура!
Все(хором). Ура! Ура!
Зоост. Ну, старик, вымолви и ты словечко!
Ройсюм. За бывалых солдат. За всех солдат! Да здравствует война!
Бойк. Браво, старче! За всех солдат! Да здравствует война!
Иеттер. Война! Война! Вы сами не понимаете, что кричите! Слово это у вас само собой с языка срывается. И не диво, но нашему брату от него, ей-богу, так тошно становится, что и не скажешь. Весь год слушать грохот барабанов да разговоры, что этот-де отряд наступает оттуда, а тот отсюда, один взял высоту и остановился у мельницы, сколько там народу полегло, а сколько здесь, кто деру дает, а кто вперед продвигается, да еще, хоть тресни, не поймешь, кто же все-таки внакладе, а кто в выигрыше. Или и того лучше: взяли какой-то город, перебили всех мужчин и замучили несчастных женщин и невинных младенцев. От тоски и страха сердце замирает. Только и думаешь: «Вот придут и с нами то же сделают!»
